«Одними яйцами кормит, только себя и любит»: Какой на самом деле была бабушка Зина?

– А ты знаешь, Даша, — с нажимом продолжала мать, отрубая ботву с молодой моркови и счищая верхний тонкий слой, — что у вашей бабушки они могли быть не единственными детьми?

– Ну, чисто теоретически, конечно… — делала умное лицо Даша, ведь ей было уже одиннадцать лет и такое слово, как «теоретически,» она выучила.

– Она аборт сделала на пятом месяце! До папки твоего! От другого мужика! Ты знаешь что такое аборт?

– Во-первых, Наташа, я тебя по-хорошему прошу, оставь в покое мою мать, — без тени шуток сказал отец, которому пришлось зайти на кухню, чтобы остановить словесное недержание жены, — во-вторых, это был не аборт, а выкидыш, и в-третьих, то не мужик был, а её первый муж.

Мама Наташа подбоченилась, грудь колесом выставила:

– И всё равно она гадкая, твоя мамочка! Никого не любит! И не переубедишь ты меня!

Отец повернулся к дочери:

– Даша, вот что ты слушаешь? Тебе нравятся клевета и гадости от психически неуравновешенных людей?

– Нет…

– Тогда иди погуляй лучше.

– Это я психически неуравновешенная? — задыхалась жена. — Это она у тебя… А ты просто тряпка, раз признать не можешь!.. Я никогда её не прощу за то, что…

Даша отбежала подальше от окон и дальнейшего уже не слышала. Она не могла сказать ничего плохого о бабушке Зине. Бабушка ни разу её не обижала, не относилась пренебрежительно, ни разу ни в чём не отказала, но каждый раз слова матери сеяли зерно раздора в её неокрепшем мозге, да и тот факт, что до восьми лет она видела бабушку лишь однажды, когда та приезжала к ним в гости, не давал Даше возможности с детства привязаться к бабушке сердцем, она всегда казалась Даше какой-то отдельной, не членом семьи, не родной, но и не совсем чужой… Это был пожилой человек, всегда приветливый и культурный, который искреннее радовался Дашиным визитам, если девочке приходило в голову скоротать у бабушки часок после школы. Дело в том, что Дашка ездила домой в деревню на школьном автобусе и если вдруг отменяли последние уроки, было приятно дожидаться автобус у бабушки, а не в школьном холле или на улице.

– Мам, а когда я маленькая была и мы ещё не уехали, баба Зина со мной возилась?

– Моя мама, конечно, больше… — уклончиво отвечала мама, — ты же первая внучка у всех, на разрыв была: и бабушки, и дедушки, и тётя Оля, сестра моя младшая — все обожали тебя нянчить. Ну и баба Зина по выходным брала. Однажды прихожу за тобой, а они с дедом тебя, годовалую, кормят селёдкой, говорят, что ты больше ничего есть не хочешь. Представляешь, ребёнку — селёдку солёную! Идиоты!

Даша помнила только один эпизод из детства с бабушкой, ещё во время их жизни под Уссурийском, когда та приезжала к ним в гости: идут они с папой и бабушкой по лесу, Даше лет пять, и поднимаются на холм, к тому месту, где растёт лещина. Дашка ныть начала — тяжело! Ножки устали! Папа ей строго: «Не выдумывай! Тут идти нечего!». А бабушка Зина пожалела, сказала что-то ласковое, и взяла её к себе на спину. Папа ругаться стал, но Дашка крепко-крепко облепила бабушку ногами и руками за туловище… Так и подняла её бабушка на себе, до кустов лещины. Дашка и понимала, что тяжело бабушке, но так приятно было, что о тебе кто-то заботится помимо родителей, ничего она такого доселе не помнила… А теперь у бабушки с позвоночником что-то, была операция, и бабушка Зина сутулится сильно, плечи повисли вперёд — никого больше так не поносит.

Запыхается Дашка, пока на четвёртый этаж поднимется к бабушке. Четвёртый этаж пятиэтажки. Дверь коричневая, обтянутая искусственной кожей с заклёпками, вид не товарный… Бабушка откроет ей.

– Ой, Дашечка, заходи, заходи, моя девочка! Как ты, устала в школе? Ух, щёчки с мороза красные, как яблочки!

Бабушка треплет Дашку за щёчку, девочке это не нравится. Она раздумывает над словами матери, не может понять: любит ли её бабушка или просто делает вид из вежливости?

– Голодная? Я тебе сейчас яйца пожарю, хочешь? — улыбается бабушка, вешая на крючок Дашкину куртку.

– Хочу.

Дашка любит яйца и первое время забывает о том, что это главное блюдо бабушки. А потом, покончив с яичницей, вспоминает:

– Ба, а у тебя ничего больше нет?

– Ой, суп был, но ему уже четвёртый день. Если бы я знала, что ты придёшь, то приготовила бы! Мне одной много не надо, да и готовить я не любительница. Прости, Дашечка.

Бывали от бабушки и гастрономические сюрпризы в виде отварного картофеля. Баба Зина гордилась рецептом и старалась передать знания внучке:

– Все картошку просто так варят, без ничего, а я всегда добавляю при варке лук и морковь — так ароматнее. А потом толку её или кусочками ем, а лук и морковь выбрасываю. Ну-ка, попробуй! Вкусно?

Между вилками Даша протягивает «Угу», хотя разницы во вкусе не чувствует. Кажется, у мамы даже вкуснее — сливочного масла побольше, а у бабушки его будто и нет.

– То-то же! — говорит довольная бабушка. — Мама твоя так не умеет, она рецептов у меня никогда не спрашивала.

Пока Дашка ест, баба Зина убирает с плиты остывший чугунный утюг. Даша каждый раз поражалась — у всех уже давным давно современные утюги, из них даже пар идёт, а бабушка всё наглаживает этим древним мамонтом свои блузочки… Надо сказать, бабушка у Даши умела выглядеть элегантно, со вкусом, и вещи хранила бережно. Изо всякого старья могла такую конфетку на себе соорудить, что Даша при виде её ахала — вот так бабушка! Дома на ней старушечьи халатики в цветочек, а на улицу строгие линии и цвета, но обязательно было в гардеробе у бабушки Зины нечто яркое: зелёный платок, например, или крупная брошь, или шляпка из фетра, Дашка такие шляпки видела только в фильмах о 20-х 40-х годах.

– Ба, купи ты себе уже нормальный утюг, это же ужас, как им можно гладить.

– Я им всю жизнь глажу и буду. Мне удобно, — возражает бабушка.

Она ни за что не признается, что на утюг нет денег. Есть сумма, отложенная на похороны, чтобы в случае чего не напрягать детей. Пенсия у неё минимальная, сыновья не помогали, а она и не просила, понимала, что им и так нелегко: у старшего, Дашиного отца, двое детей, живут в деревне, крутятся, продавая что ни попадя, и у младшего одна девочка, те вообще обитают в общежитии, в маленькой комнате, да ещё и с кавказской овчаркой. Все трое внуков забегали к бабушке по очереди и всех она встречала одинаково, никого не выделяя, не заводя любимчика.

– Говорю же — сердца нет у неё! — ворчала на этот счёт мама Даши, — разве можно ко всем относиться одинаково? Разве можно ставить на одну ступень тебя, мою красавицу, и Юльку эту, тупейшую пробку, как мать её?

– Так Юлька мелкая, мам, ей семь лет всего, как и Илье нашему.

– Илья — мальчик, ему всё простительно. А вот и он! Сладкий мой! Ты почему такой грязный?

Белобрысый, краснощёкий и чумазый Илья влетел на кухню с выпученными глазами, скорчил рожицу сестре и, не глядя ни на кого конкретно, потребовал:

– Поесть дайте! Мы там с пацанами катакомбы нашли, будем в них пикник делать!

– Какие катакомбы, сыночка? Ты что! Иди сюда, оботру тебя…

Она набросилась на Илью с влажной тряпочкой, но мальчик вырвался.

– Ой, мам! Хватит! Там просто дырка в земле, под плитами. Пацаны сказали — катакомбы. Собери мне еды!

Мама начинает суетно упаковывать в пакеты огурцы, сало, хлеб, сметает со стола нарезанную салями, которую жевала Дашка.

– Это моё! — возмутилась Даша.

– Хватит тебе! В большой семье не щёлкай, Ильюша друзья ждут!

В комнате бабушки Зины висел на стене портрет: дедушка и она, молодые, ещё бездетные. Дедушка был очень красив: блондин с волевыми чертами и взглядом, уверенным в себе. В то время Бред Питт был ещё молод и Дашке казалось, что дедушка очень на него похож, даже ещё красивей. И бабушка: маленькая, скромная, с глазами навыкате, в которых затаилась тайна и грусть. Она была хорошенькой, хрупкой, смотрела с опаской на Дашку сквозь череду так быстро пролетевших лет, и девочке казалось, что в жизни бабушки не было особенного счастья, жила как получалось, чего-то ждала, чего-то боялась, не понимала зачем это с ней и почему, бабушке хотелось любви, ласки и света, но ничего из этого либо не случилось в её жизни, либо она упускала из виду те моменты, когда птица счастья присаживалась на её хрупкое, узкое, слабое и маленькое плечо. Птица обижалась, что её не замечают, не гладят, не хотят кормить… Она улетала от бабушки, просачиваясь сквозь неуверенные пальцы, как песок, и оставалось только ощущение утраты, пустоты.

— Любуешься? — спросила бабушка Зина с лёгкой усмешкой, заметив, как Даша задумчиво изучает старый портрет. — Видишь, и я когда-то была молодой и красивой…

Но у Даши в голове вертелись совсем другие вопросы. Был ли кто-то по-настоящему дорог бабушке? Любила ли она вообще кого-то? И её саму, внучку?

— Ба, а ты дедушку любила?

Бабушка Зина внезапно посерьёзнела, взглянула мельком на молодого мужчину на портрете, её красивого супруга, и перевела взгляд на свои натруженные руки с венами, проступающими под кожей. Лёгкая сутулость согнула её хрупкие плечи.

— Нет, я его не любила. У меня другой всегда был в сердце.

Такого ответа Даша никак не ожидала.

— Другой? Кто?

– Первый муж, — скованно, тяжело сказала бабушка. — У нас ребёнок должен был родиться, а он поехал в Латвию с другом и там… В общем, он остался там. А я через два года вышла замуж за вашего деда. Он хорошим был, но не смогла я его полюбить.

– Но зачем же вышла замуж?

– Надо так было! Время другое было. А дед был хорошим, пока не заболел…

Дашка вспомнила, как дед, совсем лишившись разума, бегал за бабушкой с топором, как прибегала она к ним по осени ночью в деревню, босая, в одной ночной сорочке… А это между прочим три километра. Как папа ездил к дедушке на разборки.

В том, что бабушка когда-то была молодой и такой же стройной, как она сама, да ещё и модницей, Дашке приходилось убеждаться не раз. Бывало, оставалась внучка ночевать у бабушки и та ей всегда свежую, пахнущую морозом постель застилала. Замечала бабушка, что Дашка спит в чём попало: в той же футболке, что на улице носилась, или в майке, или вообще нагишом. А Дашке пятнадцать уже — девушка.

– Дашечка, а ночнушки есть у тебя?

– А зачем они? У нас только мама их носит — такие страшные, колхозные, бе!

– Девушка всегда должна быть элегантной. Я тебе сейчас покажу кое-что.

И бабушка полезла в свою кладовочку, где у неё была оборудована эдакая мини-гардеробная. Выудила она оттуда на свет Божий то ли платье, то ещё что, только у Дашки язык не поворачивался назвать это ночнушкой.

– Комбинация! — прояснила бабушка. — Шёлк натуральный, потрогай какой гладкий.

Дашка надела, покрутилась перед зеркалом… Красота какая! Ткань струилась вниз одним полотном и, выточенная под грудью, подчёркивала все прелести, как надо сужалась в районе талии. Лёгкая, невесомая, такая приятная… Сохранилась идеально, видно, что относились к ней бережно. Хоть на подиум в ней!

– Нравится?

– Очень.

– Вот и спи в ней. Девушка — а ты уже девушка — всегда должна выглядеть элегантно, даже ночью, чтобы не переставать себе нравится.

– Ну ты, ба, даёшь… Не знала, что в те годы тоже могли одеваться красиво.

– Ещё как могли! Я их купила себе, когда была намного старше тебя, лет в сорок.

На следующее утро Даша спросила:

– А можно я её себе заберу? Тебе же не нужна?

– Конечно можно, — просияла баба Зина, — я тебе сейчас ещё одну найду, чуть попроще, но тоже красивую.

Впоследствии Дашка спала в этих комбинациях лет семь, пока не поправилась до 44 размера. Иногда она обращала внимание на подобные вещи на рынке, но мама морщилась:

– Ужас! Разврат какой! Что это за сеточки? Даже не думай! Получит у меня эта баба Зина, прививает тебе не пойми что! Сама была непойми кем, и тебя хочет такой же сделать.

Соберутся вместе две семьи обеих братьев и поедут куда-нибудь к речке на шашлыки. Бабушку они ни разу с собой не брали — бесила она невесток одним своим видом, неудобно было при ней сплетничать. Вторая невестка бабушки, Марина, Дашина тётя, была злющей, как цепная собака женщина. Она считала себя красавицей несмотря на внушительный лишний вес, и красилась очень ярко, любила леопардовые лосины и кофточки цвета «вырви глаз». Иногда Дашка, уже взрослая, оглядывалась на прошлое и понимала, что тёте Марине было в ту пору всего двадцать пять лет… Натуральная бабина. Родила она Юлю, единственную дочь, в семнадцать.

Юлька егоза ещё та: крутится, хохочет, виснет с разбега на матери… А тётя Марина глаза свои злые, с синими тенями, как сузит, как заорёт на ребёнка, подхватит что-нибудь с покрывала и ка-а-а-к врежет Юльке… Та отбежит, поплачет, уткнувшись в лохматый бок их кавказской овчарки, и дальше «вредничать». Но со временем тётя Марина выбила всё же у Юльки всю дурь и выросла девочка неразборчивой по отношению к мальчикам, полноватой, глупой и завершающей каждый прожитый день парой бутылок «пивасика».

На этих шашлыках у женщин сложилась традиция перемывать косточки бабе Зине. Занимались они этим когда мужья отходили в сторонку, погулять.

– Жлобина старая, для внуков ей нормальной еды жалко, — ворчала тётя Марина, — твоих тоже кормит одними яйцами?

– А то! А недавно новинка вышла! Они недавно попросили меня испечь пирожков с тыквой, как у бабушки, понравилась им эта отрава, позорникам… Тьфу ты! С тыквой! Свинячий корм! Постыдилась бы! Я один в рот взяла и выплюнула.

Дашку так и подмывало спросить: бабушка хоть яйцами нас кормит, всех троих внуков, и пирожков этих самых с тыквой очень вкусных, между прочим, напёчет, бывало, целую гору, а вы что для неё? Хоть раз что-то хорошее для бабы Зины сделали?! Вы хоть замечаете какой ремонт у бабушки Зины древне-советский? Какая мебель у неё допотопная? Что телевизор у неё пузатый, старенький, дышит уже на ладан? Хоть раз поинтересовались не тяжело ли ей каждый день подниматься на четвёртый этаж?! А мы, внуки, замечаем! Даже Илья, хоть и мелкий, жалеет бабушку и на рынок с ней ходит, чтобы помочь донести сумку! А я полы бабушке мою! А Юлька, вон, окна ей на днях вымыла, ведь у бабушки больная спина! А вам только дай! Всё не так вам!

Когда Юле было восемь лет, дядя Андрей развёлся с Мариной. Три года прожил он с бабушкой, в благодарность за её заботу сделал ей простенький ремонт в квартире и купил новый телевизор. На радостях бабушка раз десять повторила Дашке историю о том, как они ездили с Андреем покупать этот телевизор и не уставала нахваливать пульт (вставать теперь не надо, чтобы переключить канал!). Второй сын совестился.

– Наташа, — говорил жене Дашин отец, — я хочу матери купить холодильник, у неё так гремит старый «Зил», что на втором этаже у жильцов пол вибрирует. Деньги я отложил.

– Ещё чего! Только попробуй! Она нам ни копейкой не помогла, а тут холодильник ей! Давай сюда деньги, пока я не показала тебе «холодильник».

С большими скандалами папа Даши отвозил бабушке деревенские продукты и катал мать по поликлиникам. Однажды Наташа добилась того, чтобы свекровь отдала им деньги за бензин.

Дядя Андрей оставил бабушкину квартиру и переехал жить к другой женщине. Даша впервые встретила свою новую тётю Светлану на собственной свадьбе. Светлана выглядела очень приятно, лет сорока пяти, сдержанная и улыбчивая. По доброму взгляду Даша сразу поняла, что Светлана — человек тёплый и заботливый. Она интуитивно чувствовала людей по их глазам и редко ошибалась.

Бабушка тем временем заметно старела, и её всё чаще забывали. Внуки разъехались, строили свои семьи, растили детей, и возвращались в родной город раз в несколько лет. Однажды Даша навестила бабушку с двумя сыновьями и увидела, как тётя Светлана хлопочет в её доме. Сначала она не поняла, что происходит: праздничный стол, торт, цветы в вазе. Оказалось, у бабушки был день рождения — 85 лет. Даша почувствовала неловкость и поспешила в магазин, купив платок, конфеты и кофе. Когда вернулась, заметила, что в квартире многое изменилось: новый холодильник, шторы, мебель, чистота и уют. Светлана заботилась о бабушке с трепетом, и было видно, что бабушка ей очень привязана — смотрит на неё с теплотой и доверием.

Через пару лет Даша узнала, что дядя Андрей и тётя Светлана забрали бабушку к себе после инсульта. Они ухаживали за ней сами и наняли сиделку для помощи. На это мать Даши могла сказать лишь одно:

— Ну конечно, они всё специально делают, чтобы она квартиру на них переписала. Хитрецы!