А может, правда я виновата? Может, слишком часто его пилила?
– Ты думаешь, я этого не вижу? – Григорий с силой хлопнул ладонью по столу, так что вилки подпрыгнули. – Всю жизнь у тебя одно: «Мало! Не так! Всё плохо!»
– А ты хочешь, чтобы я молчала? – Мария поднялась с лавки, упёрлась руками в стол и пристально посмотрела на мужа. – Так молчала, как твоя мать всю жизнь? Терпела, терпела, а потом горшки в тебя швыряла?
– Не трогай мать! – голос Григория сорвался на крик. – Она хоть мужика уважать умела!
– Уважать? – Мария расхохоталась, но в её смехе слышалась злость. – Это когда она одна по хозяйству горбатилась, пока твой отец пьяный на печке валялся? Вот это ты называешь уважением?
Григорий резко оттолкнул табурет и встал, его тень упала на жену.
– Да за такие слова…
– Что? Ударишь? – бросила Мария, не отводя взгляда. – Попробуй! Сыновьям потом объяснишь, как по бабе кулаками ходить!
На мгновение в доме воцарилась тишина. Дети – десятилетний Колька и восьмилетний Ваня – замерли на лавке у окна. Колька держал в руках книжку, а Ваня, глядя на мать с отцом, тихо прошептал:
– Коль, помоги пример решить…
Но примеры решать они не стали. Всë внимание детей было на родителей. Григорий, словно обдумывая слова жены, тяжело дышал, а Мария не отводила от него глаз.
– Ты изводишь меня, – наконец процедил Григорий. – Дома как в аду. На работе – пахота. А дома что? Постоянно слышу, какой я плохой. Ты хоть понимаешь, что дети на это смотрят?
– А ты думаешь, дети не видят, какой ты лентяй? – Мария бросила полотенце на стол. – Суббота – Петька, воскресенье – водка, понедельник – отходишь. А хозяйство-то на ком? Ты, Гриша, хоть раз задумывался, как нам жить дальше?
– Да я только и думаю! – Григорий стукнул кулаком по столу. – Я на вас вкалываю, а ты только упрёками кормишь. Ты не жена – ты наказание!
– Наказание? – Мария развернулась к печи, схватила деревянную ложку и резко махнула ей в сторону мужа. – Это я, значит, наказание? А ты – подарок?
Старший Колька встрепенулся, словно хотел вмешаться, но Григорий строго взглянул на него, не давая шанса. Он подошёл к двери, резко схватил с крючка свою куртку.
– Хватит. Я устал от этого балагана. Пусть сыновья растут и сами решают, кто тут прав. А я с тобой жить не собираюсь.
– Уходи! – Мария махнула рукой, её лицо было белее стены. – Проваливай! Только знай, что они никогда тебя не простят!
Григорий не ответил. Он рывком открыл дверь, хлопнул ею так, что посуда в буфете задребезжала, и ушёл в морозный вечер.
Мария осталась стоять посреди комнаты. Её руки дрожали, но лицо сохраняло упрямую уверенность. Она быстро убрала со стола и взялась за метлу, шепча себе под нос:
– Самовлюблённый… Бросил нас, а виноватой меня оставил. Да они поймут, кто тут за них жизнь положил.
Колька тихо произнёс:
– Мам, может, он вернётся?
– Не вернётся. И не надо, – ответила она, даже не обернувшись.
За печкой домовой лениво потянулся, его мысли звучали в пустом доме, как шёпот:
– Ох, дураки… Шумят, кричат, а ведь дети-то всё понимают. Только совсем не то, что им внушить хотят.
На улице раздался собачий лай, и тишина вновь накрыла дом, как тяжёлое покрывало.
***
Мария сидела у окна с вязанием в руках, но петли всё время сбивались. Она машинально оглядывала двор: старый курятник, навес с колотыми дровами и качели, которые Григорий смастерил для детей. Всё было тихо, но в этой тишине чувствовалось что-то тягостное.
В дверь, не стуча, зашла соседка Вера, крепкая женщина в платке, туго завязанном под подбородком. В руках она держала пустое ведро, но, естественно, пришла не за водой, а за новостями.
– Ну, чего молчишь? – начала Вера, присаживаясь на лавку. – Рассказывай, что у вас там стряслось. Григорий опять где-то шляется?
Мария тяжело вздохнула, бросила вязание и положила руки на колени.
– Ушёл он. Совсем. Сказал, надоело ему. Сыновья, говорит, потом поймут, что я не виноват.
Вера поджала губы.
– Знаю я этих мужиков… Все они себя святыми считают, а женщину виноватой оставляют. Вот скажи, ты его сколько лет терпела?
– Тринадцать, – глухо ответила Мария. – И сначала-то хорошо было. Улыбался, песни пел. Свадьбу как гуляли – вся деревня на ноги встала.
– А потом? – Вера наклонилась вперёд, подперев голову кулаком.
Мария горько усмехнулась.
– Потом? Потом начались заботы. Хозяйство – мне, работа – ему. Я молчу, думаю, мужик должен быть главным. А он всё больше командует, всё меньше слушает. Всё ему «не так».
Вера кивнула.
– Ну, так они все такие. Пока молодые – смирные, а как женятся, так сразу королями себя почувствовали.
Мария взглянула в окно, где мальчишки играли в снегу.
– Слушай, Вер, – вдруг сказала она, – а может, правда я виновата? Может, слишком часто его пилила? Он ведь не ленивый… Работает и детей любит. Только вот характерами с ним не сойдёшься.
Вера махнула рукой.
– Да брось ты! Это у них, у мужиков, вечная жалоба: «Меня пилишь!» Да если б они хоть раз нас послушали, мы бы и молчали. Ты знаешь, где он теперь жить будет?
– У Петьки наверняка, – усмехнулась Мария. – Они там поди водкой полкухни залили.
– А ты? Что делать будешь? – спросила Вера.
Мария отвернулась к окну, утирая уголки глаз.
– Не знаю. Ждать буду. А что мне ещё делать? Вся моя жизнь – это дом да дети. Разве я могу их без отца оставить?
Соседка кивнула, но в её взгляде мелькнула тень сомнения.
– Знаешь, Маш, – сказала она, вставая, – может, хватит уже его ждать? Может, тебе пора свою жизнь наладить? Мужиков много, а ты одна.
Когда Вера ушла, Мария снова взялась за вязание, но на этот раз руки дрожали сильнее. За окном в темнеющем дворе мальчишки уже перестали играть. Старший, Колька, подбежал к окну и постучал:
– Мам, кушать-то скоро?
Мария машинально кивнула.
– Идите в дом. Сейчас положу.
Когда дети забежали в кухню, она посмотрела на их лица – такие похожие на Григория. Тёплая грусть нахлынула, но ей хватило сил спрятать её за привычной строгостью.
– Шапки снимайте, руки мойте! Снегу на пол натащили…
Колька взглянул на мать серьёзным взглядом.
– Мам, а папа вернётся?
Мария с трудом удержала голос спокойным.
– Вернётся. Вырастете – и всё поймёте. Только кушайте быстрее, а то остынет.
Она отвернулась к печи, чтобы дети не заметили её слёз.
***
Прошло три месяца с тех пор, как Григорий хлопнул дверью и ушёл. Зима уступала место ранней весне, и деревня медленно пробуждалась: таял снег, ручейки журчали по обочинам дороги, а в воздухе пахло сыростью и дымом. Но в доме Марии по-прежнему стояла гнетущая тишина.
Вечером за ужином Колька, поглощая горячую картошку с грибами, осторожно спросил:
– Мам, а папа нас совсем бросил?
Мария, сидевшая напротив с вязанием в руках, застыла. Отложив спицы, она вздохнула:
– Что ты такое говоришь, Коля? Папа не бросил. Он… Он просто решил, что так лучше.
– Для кого лучше? – не унимался Колька, его тон был серьёзным, взрослым. – Для нас или для него?
Мария отвела глаза, чтобы дети не заметили растерянности.
– Ешь давай. Мужчины не разговаривают за столом.
– Мы и не мужчины, – подал голос Ваня, ковыряясь ложкой в тарелке. – Мы дети. Ты же сама так говорила.
Мария нервно поправила платок.
– Я сказала: ешьте.
Старший сдался, но его лицо оставалось сосредоточенным. А младший, ещё не понимая сути происходящего, только буркнул:
– А папа всё равно плохой. Ушёл.
– Не смей так говорить! – Мария резко поставила тарелку на стол. – Это ваш отец. И он любит вас. Просто… у него своя правда.
После ужина дети отправились спать. Мария осталась сидеть в кухне. За окном было темно, только слабый свет луны пробивался сквозь заснеженные ветки. Она взглянула на свои руки, мозолистые от бесконечной работы. «Своя правда…» – мысленно повторила она слова, но звучали они горько.
В этот момент на крыльце раздался осторожный скрип. Мария вздрогнула. Может, Григорий? Сердце замерло, но когда дверь приоткрылась, на пороге оказался Петька, друг мужа. В руке он держал бутылку, а глаза его лоснились.
– Здорово, Машка, – пробормотал он, цепляясь за косяк. – Чё, не рада?
– Чего тебе? – Мария натянула на лицо суровую маску. – Гриша, что ли, через тебя передать что решил?
Петька засмеялся, качнувшись вперёд.
– Передать? Он у меня вот… – Петька ткнул пальцем себе за плечо. – Лежит, пьёт. Никак не может понять, чего ты такая, как сказать… железная.
– Пьет, значит? – Мария сложила руки на груди. – А ты ко мне зачем пришёл? Его защищать? Уговаривать, чтоб простила?
– Да не… – Петька потёр нос. – Ты не прощай, если не хочешь. Только он, знаешь… мучается. Говорит: «Вот вырастут мои пацаны, и поймут, зачем я так сделал». Ты как думаешь, поймут?
Мария почувствовала, как внутри всё вскипает.
– А ты думаешь, поймут? – переспросила она, не давая ему времени ответить. – Дети каждый день спрашивают, где их отец. А я что должна говорить? Что он с тобой водку глушит? Или что он великие решения принимает?
Петька только пожал плечами.
– Ты ж сама видишь. Он как волк, Марьюшка. Всё бегает, воет… а назад прийти боится.
– Волк! – Мария рассмеялась, но в её голосе была горечь. – Хорош волк, который бросил свою стаю. Ты ему передай: может выть сколько угодно. Если захочет вернуться, сам пусть скажет, а не через тебя.
Петька повёл плечами, пробормотал что-то невнятное и ушёл в ночь, оставив за собой слабый запах перегара.
Мария долго смотрела на закрывшуюся дверь. Потом, вдруг ощутив себя опустошённой, опустилась на лавку.
Всю ночь она думала о том, что сказала Петьке. «Если захочет вернуться…» – повторяла она про себя. Только вот нужен ли он теперь? И действительно ли дети смогут его понять, когда вырастут? Или Гриша ошибается?
***
Прошло несколько лет. Жизнь в деревне шла своим чередом. Мария, как и прежде, хлопотала по хозяйству. Старший, Колька, теперь уже взрослый парень, приехал домой из техникума на каникулы. Младший, Ваня, учился в старших классах. Мария накрывала ужин, бросая на сыновей быстрые взгляды.
– Мам, – начал Коля, не поднимая глаз, – ты про отца что-нибудь слышала?
Мария замерла на мгновение, потом продолжила резать хлеб.
– А что про него слышать? – ответила спокойно. – Живёт, где жил. С Петькой. Всё ещё пьёт.
– Он ведь нас тоже бросил, – подал голос Ваня, уткнувшись в свою тарелку. – Как ты терпела, мам?
Мария вздохнула и села напротив сыновей.
– Никто вас не бросал. И не терпела я. Просто он был такой… упрямый. Считал, что прав. Может, думал, вырастете – и поймёте.
Коля поднял взгляд.
– А ты думаешь, мы поняли?
Мария посмотрела на сына внимательно, будто пытаясь разглядеть что-то новое в его чертах.
– Это вы мне скажите. Вы уже взрослые. Что думаете?
Коля откинулся на спинку стула.
– Думаю, он был трусом. Ушёл, потому что не мог с тобой жить. С сильной женщиной слабому мужику сложно, так ведь?
Мария усмехнулась, но в её глазах была печаль.
– Ты ведь его тоже сильным раньше считал. Он любил вас, Коль. Просто не знал, как правильно.
Ваня поднял голову, его голос был тихим, но твёрдым:
– Мам, а ты его ждала?
Мария долго молчала, затем, словно решившись, ответила:
– Ждала. Год ждала. Потом поняла, что не вернётся.
Коля переглянулся с братом. Потом встал, взял куртку и двинулся к двери.
– Коль, ты куда? – окликнула его Мария.
– Я к нему поеду, – коротко бросил Коля. – Хочу понять, что он скажет.
***
Коля вернулся только на следующий день. Он зашёл в дом молча, сел за стол, сложил руки на колени. Мария и Ваня ждали, когда он заговорит.
– Видел его, – наконец произнёс он. – Воняет самогоном. Работает кое-как, но вроде держится. Говорит, не хотел вам мешать. Всё ещё думает, что был прав.
Мария стиснула ложку.
– А ты что ему сказал?
– Сказал, что он был не прав. Что дети не могут понять, когда отец уходит. Мы ведь с Ванькой только этого и помним: как он ушёл. Всё. Никаких «был прав», «не был прав» – это всё отговорки.
Ваня подался вперёд.
– И что он?
Коля помолчал, потом пожал плечами.
– Молчал. А что он может сказать? Он просто… боится это признать.
Мария встала, вытерла руки о передник.
– Значит, вы его простили? Или нет?
Коля снова посмотрел на мать, в его взгляде было что-то новое – понимание, которого раньше не было.
– Мам, мы тебя поняли. А его… не знаю. Может, когда-нибудь простим. Но сейчас – нет.
Мария кивнула. Она понимала: сыновья уже взрослые. Их жизнь – их решения. А ей оставалось лишь одно: молиться, чтобы у них в жизни всё было лучше, чем у неё с Григорием.