«Мама уже не знает что еще придумать? Решила соседей подключить…» —И сбросила вызов.
Дочерей Нины Федоровны осуждал весь дом. Соседи шептались:
—Родная мать больна, а они словно чужие. Почти не ухаживают, не помогают… Забыли про мать. А ведь Нинка их одна растила. Все на себе тянула. Вот так рожай… В старости стакан воды не принесут.
— Старшая заглядывает…
— Ага, и всегда с таким видом будто срок пришла отбывать…
Нина Федоровна знала о чем судачат соседи, ведь сама им и жаловалась. Жила она на первом этаже. Летом держала окна весь день открытыми и слушала болтовню и сплетни. Иногда ее губы кривились в тонкой, едва заметной улыбке. Нравилось женщине, что дочерей осуждают, а ее жалеют. Потому что слыша эти сплетни, ей казалось, что она все делает правильно.
На самом деле дочери про нее не забывали. Старшая, Лена, заходила пару раз в неделю. Ее с мужем квартира находилась не далеко. Приносила продукты, быстро мыла полы, посуду и уходила, ссылаясь на срочные дела. Средняя, Катя, звонила по вечерам, но в гости приходила редко. Оправдывалась работой и детьми. Младшая, Марина, жила на другом конце города и появлялась раз в месяц, оплачивала коммуналку и приносила лекарства. Нина Федоровна часто им звонила. Она всегда знала, как сделать так, чтобы дочери почувствовали вину за то, что редко к ней заходят и звонят.
— Ну… ничего. Я справлюсь сама. Если что соседку попрошу. Соседи мне никогда не отказывают. Понимают, что я практически одна. Помочь некому, а у вас своя личная жизнь… Когда вам думать о старой матери… — упрекала она дочерей.
Не то чтобы она не могла встать и сварить себе суп или вымыть пол. Могла. Но думала: «Зачем?» Пусть дочки видят, что без них она пропадает. Пусть бегают, звонят, чувствуют, что должны. Она могла бы позвать их, обнять, сказать, что скучает. Но гордость душила. Страх тоже. Нина Федоровна думала, что если дочки поймут, что она справляется без них, перестанут приходить совсем. Они давно перестали ее слушаться. Каждая жила своей жизнью, и Нина Федоровна чувствовала, что теряет власть над ними… Так что она врала им про свое здоровье и ждала, когда ее вновь навестят. Больше всего Нине Федоровне хотелось, чтобы все три дочери приходили одновременно. Сидели с ней, общались. Как было раньше… Они же уставшие от бесчисленных просьб все реже и реже ей звонили.
Как-то Нина Федоровна позвонила вечером каждой по очереди и тяжело вздыхая в трубку, начала врать о том, что ей совсем плохо. Дочери отложили все дела и приехали к ней на следующий день.
Первой пришла Лена, и убедившись, что с мамой все в порядке, решила дождаться сестер.Катя и Марина приехали чуть позже. Они помогли навести порядок, а потом сидели на кухне, каждая в своих мыслях.
— Я уже не знаю, — первой заговорила Лена,—Вчера, когда мама звонила, голос у нее был такой… Не знаю, как объяснить, но я перепугалась. Я прихожу, она в новом платье, с прической, стоит на кухне, песни поет. Блины жарит.
Марина, младшая, поморщилась:
— Может, ей действительно лучше стало? Блины, кстати вкусные.
— Лучше? — фыркнула Катя. — А вчера мне звонила и плакала: «Сил нет, одна умираю». Я сегодня отпросилась с работы, приехала. А она первым делом стала меня упрекать в том, что я внучек не взяла с собой.
— Мне кажется, — тихо сказала Марина, — она… ну… может специально? Чтобы мы чувствовали вину, что редко ее навещаем. Или ей правда плохо, сейчас же она лежит.
Лена кивнула:
— Но что мы можем сделать? Лично я не могу больше каждый раз мчаться по первому звонку. Я и так тут бываю чаще вас. А у меня работа, семья, своя жизнь.
— Ты намекаешь, что мы редко бываем? У меня вообще то тоже своя жизнь, а ты рядом живешь. И проблемы со здоровьем у нее есть. Давление, с поджелудочной не все в порядке. Я лекарства покупаю и знаю. Но не все так серьезно, как она рассказывает по телефону. — Возмутилась Марина.
— Она давит на жалость и мы все ведемся, а она этим живет. Я к этому клонила. И блины с плохой поджелудочной не едят… насколько я знаю. — С укором посмотрела на сестру Лена.
— Я думаю, что на просто боится остаться одна, — вздохнула Катя. — И я ее понимаю… Но мы же не можем жить у нее по очереди, как она того хочет.
Лена убрала ложку из кружки и глядя на сестер, сказала:
— Тогда что? Решаем что-то? Или продолжаем бегать, пока сами не сляжем? Или это опять очередной разговор не о чем.
Марина поджала губы. Катя опустила взгляд. Лена откинулась на спинку стула. Каждая думала, как проучить мать.
Дверь на кухню была прикрыта. Нина Федоровна слышала каждое их слово.
«Специально… давит на жалость… живет этим…» — слова дочерей звучали обидно.
Она ведь и правда боялась остаться одна. Даже сильнее, чем умереть. Когда молчал телефон и никто не звонил, ее сердце сжималось от одиночества. Но признать это? Сказать им прямо? Нет. Они не поймут. Скажут: «Мама, устрой себе жизнь. Познакомься с кем, ходи на кружки, подружись с соседками». А она не хотела «устраивать жизнь». Она хотела, чтобы дочери были рядом. Хотела, чтобы она все еще была их центром мира, как в детстве.
Нина Федоровна разозлилась: «Не хотите, не приходите. Я проживу, а вас совесть заест». И, набрав побольше воздуха, она громко закашляла, специально так, чтобы на кухне услышаали.
Марина первой подняла глаза:
— Слышите? Опять начинается.
Катя сжала ладони на коленях:
— Может, все‑таки зайти? Вдруг ей действительно плохо.
Лена скривилась, но встала.
— Давай я. Раз уж приехали.
Она прошла по коридору и приоткрыла дверь. Мать лежала на диване с закрытыми глазами.
— Мама? — тихо спросила Лена.
— Все нормально, — хрипло ответила та, едва поворачивая голову. — Не волнуйтесь. Просто кашель. Старость или проблемы с легкими… Совсем мне плохо. Утром было хорошо, а сейчас вот…
Нина Федоровна внимательно смотрела на дочь. Пыталась угадать, сработала ли и эта манипуляция.
— Мы на кухне, — сказала Лена. — Если что позови. Мы еще посидим.
Она вернулась к сестрам.
— Ну? — спросила Марина.
— Жива, — коротко ответила Лена и села за стол. — И в полном порядке. Все как обычно.
Катя вздохнула:
— Мы так с ума сойдем.
Марина покачала головой:
— Может, и правда пора что-то решать. Мама притворяется и это уже очевидно.
Лена долго молчала, а потом предложила:
— Давайте перестанем реагировать. Она поймет, что нет смысла притворяться и может перестанет манипулировать?
Катя с Мариной переглянулись и кивнули, соглашаясь.
Когда дочери уехали, Нина Федоровна тоже думала над тем, как их проучить. Раз они решили не реагировать на ее звонки и просьбы, то логично было бы перестать им звонить совсем и соответственно не отвечать на их звонки. Они перепугаются, приедут, и поймут в конце концов, что нельзя так с матерью.
Но планам Нины Федоровны не суждено было сбыться. Уже через три дня, ей действительно стало плохо. Она ждала соседку, чтобы в очередной раз пожаловаться на то, что про нее все забыли, когда у нее вдруг сильно застучало сердце и стало тяжело дышать. В панике она схватила телефон и набрала номер своей старшей дочери.
— Лена… — ее голос дрожал — Мне плохо… Голова кружится, темнее в глазах, сердце… Ты можешь приехать?
На том конце повисла пауза. Лена ответила, не скрывая усталости:
— Мам, ты недавно говорила то же самое. Я уже бросала все и бежала к тебе, а ты была на кухне, блины пекла. Может, тебе просто скучно?
— Нет… не так… — прошептала Нина Федоровна, чувствуя, как холод стекает по спине. — Лена, правда плохо. Я не вру…
— Тогда вызови «Скорую», а не меня отвлекай — сухо ответила дочь. — Я не могу снова все бросать.
Лена сбросила вызов. Нина Федоровна уронила телефон. Ноги ее перестали слушаться. В глазах потемнело, и она упала на пол, ударившись плечом. Подумала: «Вот и доигралась».
В этот момент в дверь тихо постучали.
— Нина Федоровна? — осторожно спросила соседка из квартиры напротив, Зинаида. — Вы дома? Можно зайти?
Ответа не последовало. Тогда соседка аккуратно открыла дверь и вошла. На кухне она увидела Нину Федоровну.
— Ой, Нина! — воскликнула Зинаида.
Соседка достала телефон и набрала номер экстренной службы.
Спустя некоторое время приехала «Скорая». Медики быстро оценили состояние Нины Федоровны. Сказали, что нужна госпитализация. Зинаида пыталась дозвониться до дочерей Нины. Но Лена даже не взяла трубку. Марина, услышав про мать, не скрывая раздражения ответила:
— Мама уже не знает что еще придумать? Решила соседей подключить… —И сбросила вызов.
Лишь одна Катя, как-то с недоверием спросила:
— В какую?
А услышав ответ, решила позвонить в больницу лишь вечером, думая, что это очередной спектакль. Однако новость соседки оказалось правдой.
— Состояние вашей матери средней тяжести, есть проблемы с сердечным ритмом и давлением. Мы держим ее под наблюдением. Можете приехать, но попасть в отделение уже не сможете, только передать вещи.
Катя приехала первой. В регистратуре она отдала пакет с халатом и тапочками, поинтересовалась здоровьем.
— Наблюдаем. Если состояние ухудшится, вам сообщат.
Катя кивнула, вышла на улицу и позвонила Марине. Та уже подъезжала.
Через пятнадцать минут приехала и Лена. Все трое встретились у входа в больницу.
— По телефону сказали, состояние средней тяжести, — тихо произнесла Катя. — Я боюсь. А если бы… если бы Зинаида не зашла?
Лена вздохнула:
— Мы все виноваты. Каждый раз злились, когда мама звонила, и теперь… Теперь я даже не знаю, как к ней зайти потом, если… — Она запнулась, не стала продолжать.
Марина же заплакала.
— Я сбросила звонок. Зинаида сказала, что маме плохо, а я… ответила какую-то грубость и просто сбросила.
— Что теперь? Мы даже в отделение сейчас не можем попасть. Только ждать звонка от врачей.
Лена посмотрела на окна больницы.
— Если бы я знала, что все по-настоящему, я бы приехала… —сказала она. — А теперь… теперь даже в глаза ей не посмотреть. Лучше бы она врала и дальше про здоровье, ничего, потерпели бы… А теперь, кто знает…
Они замолчали. Каждая из них подумала о том, что если с матерью случится что-то непоправимое, уже не оправдаешься ни занятостью, ни обидами. Да и вдруг все эти накопившиеся обиды и претензии к матери стали каким-то неважным, незначительными, мелкими. Всем трем сестрам хотелось видеть мать живой и здоровой.
***
Прошло несколько дней. Нина Федоровна лежала в палате у окна. Поначалу она думала только о том, что дочери приедут, что испугаются, что поймут, как она им нужна. Даже радовалась этому, хотя и лежала в полубреду. Но дни шли, и собственная радость показалась ей абсурдной. Сначала пришел страх. Она слушала, как ночью кашляют другие больные, как медсестра, проходя мимо, тихо переговаривается с врачом: «Надо сообщить родственникам». Ей стало по-настоящему страшно, что однажды они скажут это про нее, и все. А потом пришли другие мысли. О том, как она себя вела, будто ее дети ей обязаны. Как врала и притворялась. Но ее дочери, какими бы упрямыми ни были, все равно были рядом, когда нужно. Она закрыла глаза. В голове вертелись слова Лены, сказанные в последний их разговор: «Я не могу снова все бросать». Тогда они резанули, как нож, испугали, но теперь она поняла, что ее Лена просто устала. Все устали. От требований, манипуляций и от притворства… Нине Федоровне вдруг стало стыдно. Мысль, что все может закончиться не спектаклем, а всерьез, больше не казалась далекой. Вот она здесь в больнице лежит прямо сейчас и ее болезнь больше не ложь, не вранье, а действительность. И впервые Нина Федоровна поймала себя на желании, чтобы дочери приезжали не потому, что «должны», а потому что сами захотят. А еще главное, чтобы у них все было хорошо. Нина Федоровна в очередной раз задумалась о том, как себя вела, а потом расплакалась. Ей свои манипуляции показались мерзкими.
***
Дочери, Катя и Лена, навестили ее в больнице, когда Нина уже и не ждала их увидеть.
— Привет, мама, — сказала Лена негромко, ставя пакет с фруктами и водой на тумбочку. — Как ты?
Нина Федоровна медленно повернула голову. Вид дочерей вызвал в ней странные чувства. Не радость, как прежде от того, то ее пришли жалеть, не желание пожаловаться или упрекнуть, а что-то мягкое, едва ощутимое.
— Лучше, — Голос звучал слабее, чем Нине хотелось. — Врачи сказали, что все будет в порядке.
Катя села рядом.
— Мы с Леной и Мариной… — она запнулась. — Мы не сразу поняли, что это серьезно. Думали… опять. Ты прости. И что сразу не приехали навестить. Нам не разрешали тебя тревожить. Да и сейчас не приемное время, так что мы не надолго.
Нина Федоровна кивнула.
— Знаю. И понимаю. Сама виновата в этом.
Катя подняла глаза, удивленно посмотрела на мать. Та впервые за долгое время говорила спокойно, без наигранной обиды.
— Я… — Нина Федоровна на мгновение замолчала, подбирая слова. — Я много думала. Может, хватит мне из вас веревки вить. Вы не обязаны бросать все, едва я кашляну. Не хочу так… Лучше расскажите, как у вас дела.
Катя с Леной переглянулись.
— Марина приедет завтра, — улыбнулась Лена, — у меня… все как обычно, работа, дела, проекты.
Катя поправив рукава, тоже ответила:
— А я тоже в делах. Работу вот думаю сменить… Но все хорошо, ты не переживай.
Нина Федоровна посмотрела на них и чуть улыбнулась. Ей было приятно их видеть и слышать. Ей подумалось, что надо просто быть для них матерью. И эта мысль вдруг принесла ей спокойствие.