«Я хочу, чтобы ты исчезла»: Папа ушёл к другой женщине, а её дочь пришла в мою школу — и начался кошмар
Вы же понимаете, что это уже ни в какие ворота не лезет?
Мужчина торопливо складывал вещи в раскрытый чемодан, изредка бросая взгляды на стоявшую в дверях комнату девочку.
– Для тебя ничего не изменится, – произнёс он, не глядя на Аню, и запихнул в чемодан свитер, скомкав его. – Это от Люськи я ухожу, а ты мне как была дочерью, так и останешься.
Аня молчала. Она стояла, прислонившись к косяку, и внимательно следила за каждым его движением. В груди будто застрял тяжёлый камень – не вздохнуть, не выдохнуть. Она уже позвонила маме, но та не смогла вырваться с работы. Только коротко сказала:
–Иди к соседке, жди меня там. Всё будет хорошо.
– Хорошо… Будет… – мысленно повторила Аня. – Нет! Ничего хорошего больше не будет!
Когда всё начало рушиться? Она пыталась вспомнить, но в голове не всплывало ни одной ссоры, ни одного громкого скандала. Да, особой теплоты в семье никогда не было – они жили скорее как соседи, вежливо здороваясь по утрам и редко разговаривая за ужином. Но ведь это не повод для того, чтобы вот так, в один день, собирать чемодан и уходить!
– Деньги буду присылать на твою карточку, – продолжал отец, всё так же избегая смотреть на дочь. – Не зря же делали. По выходным буду забирать к себе, ну, если захочешь. Заставлять не буду. Сам понимаю, ты на меня здорово обиделась.
Его слова звучали сухо, будто он читал заранее подготовленный текст. Ане казалось, что он говорит это не ей, а кому‑то другому – или, может, самому себе, чтобы оправдать свой поступок.
– Вот только это взрослые дела, – добавил он, застёгивая чемодан. – Жить с твоей матерью я больше не могу, да и другую встретил. Кстати, у неё есть дочь от первого брака, всего на год старше тебя. Самое интересное, её тоже зовут Аня. Милая девочка, отличница…
Он наконец поднял глаза на дочь, словно ожидая её реакции. Но Аня по‑прежнему молчала. Внутри неё бушевала буря чувств – обида, злость, растерянность, – но наружу не прорывалось ничего. Только взгляд, тяжёлый и непонимающий, был направлен на отца, который сейчас казался ей чужим человеком.
Аня тихонько вышла из комнаты, стараясь не шуметь. Дверь скрипнула совсем чуть‑чуть, но ей показалось, что звук раздался на весь дом. Она замерла на секунду, прислушалась – отец всё так же возился с чемоданом, не обращая на неё внимания. Тогда девочка на цыпочках прокралась в коридор, схватила свою курточку с вешалки и рванула к выходу.
На лестничной клетке она на мгновение остановилась, чтобы перевести дух. В голове крутились слова отца: “Милая девочка… Отличница…” Аня сжала кулаки. “Ну да, конечно! А родная дочь уже не нужна? – думала она с горечью. – Да, не отличница, с учёбой есть проблемы, но это же не повод считать её вторым сортом!”
Она быстро спустилась по лестнице, едва не споткнувшись на последнем пролёте. Мысли путались:
– На выходные он брать её будет… Куда, блин? В квартиру к новой женушке? Знакомиться с сестричкой? Да ни за что!!!
Дверь соседки открылась почти сразу, будто Тамара Степановна и правда поджидала её возле порога. Женщина была невысокой, с добрыми глазами и тёплой улыбкой, которую она всегда дарила окружающим.
– Анечка, заходи, заходи! – поспешно проговорила она, пропуская девочку в квартиру. – Я уж думала, когда ты придёшь.
Тамара Степановна давно была известна всему дому как человек, на которого всегда можно положиться. Если нужно было посидеть с ребёнком, пока мама сбегает в магазин, – она никогда не отказывала. Если ребятишки просили помочь с уроками, особенно с математикой, – она с радостью бралась за дело. На пенсии времени было много, а желание быть полезной никуда не исчезло.
– Проходи в комнату, садись, – заботливо сказала она, помогая Ане снять курточку. – Чай будешь? Или, может, компот? Я сегодня вишнёвый сварила, очень вкусный.
– Баб Тамара! – вскрикнула Аня и, не сдерживая слёз, бросилась в объятия старушки. Она уткнулась лицом в мягкий вязаный свитер, плечи её содрогались от рыданий. – Папа… Он… Она…
Тамара Степановна крепко прижала девочку к себе, словно стараясь оградить от всего мира. Её руки, тёплые и надёжные, ласково гладили Аню по волосам, по спине, будто убаюкивая.
– Я знаю, деточка, знаю. Люся позвонила, – тихо произнесла женщина, продолжая нежно поглаживать девочку. – Понимаю, как тебе сейчас плохо, как больно и обидно. Вова поступил очень неправильно! Так резко объявлять об уходе, да ещё и в отсутствии жены…
Аня отстранилась лишь на мгновение, чтобы взглянуть на добрую соседку заплаканными глазами. Слова рвались наружу, словно поток, который больше невозможно сдерживать.
– Он сказал, у него новая семья, и дочка тоже новая! – выкрикнула она, и слёзы снова хлынули ручьём. – Я ему теперь не нужна, да? Зачем он тогда вообще говорил, что я останусь его дочерью? Это всё ложь!
Тамара Степановна взяла лицо девочки в свои ладони, заглянула прямо в глаза – серьёзно, но без упрёка.
– Не говори глупостей! – твёрдо, но мягко сказала она. – Да, видеться вы теперь реже будете, но поверь, это лучше, чем каждый день наблюдать за ссорой родителей. Их чувства угасли, вместе они жили только из‑за тебя.
Аня резко отстранилась, вытерла слёзы рукавом кофты и упрямо замотала головой.
– Они не ссорились! – повторила она с вызовом, словно это было главным доказательством того, что всё можно исправить. – Мы же нормально жили! Ну, может, не всегда весело, но… Но это ведь не повод бросать всё!
В голосе девочки звучала отчаянная надежда – будто если она достаточно убедительно докажет, что семья была нормальной, то всё вернётся на свои места.
Тамара Степановна вздохнула, присела рядом с Аней на диван и взяла её за руку.
– Просто твоя мама не хотела тебя травмировать, – мягко продолжила Тамара Степановна, осторожно поглаживая Аню по руке. – Ещё пару дней, и они бы всё рассказали в спокойной обстановке. Пойдём, я тебе чайку заварю, с травками. Он успокаивает, сама знаешь.
Она поднялась, неспешно направилась к кухне, движением руки приглашая девочку следовать за собой. Аня неуверенно потопталась на месте, но всё же пошла за соседкой. В уютной кухне пахло сушёными травами и чем‑то домашним, привычным – будто мир здесь существовал по другим законам, где не было внезапных потрясений и разбитых надежд.
Тамара Степановна ловко поставила чайник на плиту, достала фарфоровую чашку с цветочным узором, положила в неё щепотку травяного сбора. Пока вода закипала, она не торопила Аню с разговорами, давая ей время собраться с мыслями. Девочка сидела за столом, обхватив себя руками, и молча смотрела в окно.
Постепенно дыхание её стало ровнее, слёзы перестали катиться по щекам. Она всё ещё чувствовала тяжесть в груди, но острая боль начала понемногу отступать, сменяясь горьким принятием реальности. За эти три часа в доме соседки Аня словно прошла через несколько стадий: от отчаяния – к растерянности, от гнева – к робкому смирению. Мысль о том, что отец теперь будет жить отдельно, перестала казаться совершенно невыносимой, хотя и не стала от этого менее печальной.
В тот же вечер, уже перед уходом, Аня получила от отца несколько сообщений. Он писал, что очень скучает, что всё будет хорошо, а главное – обещал: на ближайших каникулах они вдвоём (и ни в коем случае не с какой‑то там новой дочкой!) поедут в огромный зоопарк, расположенный в соседней области.
Представь, – писал он, – там есть даже жирафы и пингвины! Будем гулять целый день, всё посмотрим, а потом зайдём в кафе и закажем по огромному мороженому.
Аня перечитывала эти строки снова и снова, и в душе затеплилась робкая надежда. Может, всё не так уж плохо? Может, он правда будет находить время, и их отношения останутся почти такими же, как раньше?
Но надежда оказалась хрупкой.
Прошли недели, а потом и месяцы, а встречи с отцом становились всё реже. Сначала он отменял планы из‑за работы, потом – из‑за непредвиденных обстоятельств, потом – просто “не успевал”. Каждое его сообщение начиналось с извинений и обещаний:
“Прости, доченька, на этой неделе не получится, но зато в следующую – точно!”, “Я очень хочу увидеться, давай на выходных?”, “Обещаю, скоро всё наладится”.
Аня ждала. Ждала с нетерпением в пятницу вечером, проверяла телефон каждые пять минут, представляла, как они пойдут в парк или в кино. А потом – разочарование, новое сообщение с очередной отговоркой и тихое “Ладно, понятно…” в ответ.
За три месяца она увидела отца хорошо если раза четыре. Короткие встречи, торопливые разговоры, ощущение, что он где‑то далеко – даже когда сидит напротив. И с каждым разом внутри неё росла не злость, а что‑то другое – тихая, глухая обида, которую уже трудно было скрыть за вежливыми “Ничего страшного, папа, я понимаю”…
*********************
В школьном коридоре было шумно: звенели голоса, хлопали двери кабинетов, кто‑то бежал по лестнице, грохоча каблуками. Аня как раз сверялась с расписанием, когда перед ней внезапно выросла высокая худая фигура.
Девочка подняла глаза и увидела незнакомую старшеклассницу. Та стояла, небрежно прислонившись к шкафчикам, и смотрела на Аню с явным презрением, словно разглядывала что‑то неприятное.
– Ты что ли, Аня Резина? – процедила девушка, медленно обводя взглядом её одежду, причёску, рюкзак.
Аня на мгновение замерла, не понимая, в чём дело, но потом кивнула:
– Да.
Старшеклассница выпрямилась, сделала шаг вперёд и, растянув губы в кривой ухмылке, протянула руку – но не для приветствия, а чтобы резко схватить Аню за запястье. Хватка была железной: пальцы впились в кожу так, что девочка едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.
– Ну, привет, типа сестрёнка! – процедила она, чуть наклонившись к Ане. – Надеюсь, ты понимаешь, что Вова теперь мой папа? Он меня вчера официально удочерил, между прочим.
За её спиной тут же раздались смешки. Пять девушек, одетых с иголочки, с идеально уложенными волосами и дорогими сумками, переглянулись и дружно захихикали, явно наслаждаясь ситуацией.
– Я хочу, чтобы ты исчезла, – продолжила “сестрёнка”, не отпуская Аниного запястья. – Аня Резина в школе может быть только одна, и это я.
У Ани перехватило дыхание. Она пыталась осмыслить услышанное: папа удочерил эту девушку? Вчера? Почему она ничего не знала? Внутри всё сжалось от обиды и растерянности, но она собрала волю в кулак и тихо, но твёрдо произнесла:
– А мне что делать? И он… он мой папа!
Но её слова словно пролетели мимо ушей. Старшеклассница лишь фыркнула, ещё сильнее сжала пальцы и прошипела:
– Свалить с этой школы как можно дальше! Куда хочешь – это не мои проблемы. Иначе я устрою тебе такую райскую жизнь, какую ты даже представить себе не можешь!
Она наконец отпустила Аню, резко оттолкнув её руку, и, развернувшись, гордо зашагала прочь, сопровождаемая своей свитой. Девушки продолжали смеяться, перешёптываясь и бросая на Аню насмешливые взгляды.
Аня осталась стоять у шкафчиков, чувствуя, как пульсирует запястье в том месте, где её сжали чужие пальцы. В горле стоял ком, а в голове крутилось только одно: “Что теперь будет?”
С того дня, как новая “сестра” Ани озвучила свои угрозы, жизнь в школе превратилась в череду мелких и крупных неприятностей. Каждое утро начиналось с тревожного ожидания: что случится сегодня?
Всё начиналось с мелочей. Кто‑то “случайно” опрокидывал на Аню стакан чая в столовой. Кто‑то подбрасывал в её рюкзак скомканные бумажки с оскорбительными надписями. Кто‑то громко смеялся, когда она отвечала у доски, даже если ответ был правильным.
Потом пошло серьёзнее. В коридоре её то и дело толкали так, что она едва удерживалась на ногах. Однажды кто‑то вырвал из рук учебник и швырнул его на пол, а потом демонстративно растоптал обложку. В рюкзаке начали пропадать вещи: то ручка, то блокнот, то сменка. А однажды Аня обнаружила, что её любимый пенал разрезан ножницами.
Одноклассники новой “сестры” действовали слаженно: один толкает, другой смеётся, третий громко комментирует. Они никогда не делали это открыто – всегда как бы невзначай, в толпе, среди общего шума и суеты. Но Аня понимала: это не случайности. Это система.
Мама, заметив первые синяки на руках дочери, сразу пошла в школу. Она требовала разобраться, защитить Аню, остановить травлю. Но реакция учителей оказалась обескураживающе равнодушной.
На встрече с заместителем директора мама едва сдерживала слёзы и гнев:
– Вы видите, что происходит? Каждый день новый синяк. Порванные учебники, испорченные вещи. А о её психическом состоянии вы подумали? Почему вы спускаете всё этой дрянной девчонке?
Замдиректора сидела за столом, аккуратно поправляя очки отточенным жестом, будто повторяла этот ритуал сотни раз. Её голос звучал спокойно, почти равнодушно:
– У детей сейчас сложный период, переходный возраст. А тут такая непростая ситуация… Аню тоже можно понять: у неё внезапно появился отец, который принялся её воспитывать. А ещё ваш бывший муж часто вспоминает родную дочку, звонит ей, делает подарки. Девочка просто пытается выместить эмоции.
– А моя малышка при этом остаётся крайней? – не сдавалась мама. – Вы говорите о понимании, но почему‑то никто не пытается понять мою дочь! Она ходит в школу как на войну. Ей страшно, она не спит по ночам, всё время проверяет, не испортили ли снова её вещи. Это нормально?
Заместитель директора слегка пожала плечами, словно вопрос не требовал серьёзного ответа:
– Мы, конечно, проведём беседу. Но вы же понимаете: подростки – это сложно. Они сами должны научиться решать конфликты. Мы не можем следить за каждым их шагом.
Мама вышла из кабинета с ощущением полной беспомощности. А Аня тем временем сидела в коридоре, сжимая в руках порванный учебник. Она слышала приглушённые голоса за дверью, но не разбирала слов. Знала только одно: ничего не изменится. Школа, которая когда‑то была местом, где она чувствовала себя в безопасности, теперь превратилась в пространство, где каждый шаг требовал осторожности, а каждый взгляд – настороженности.
Через какое-то время мама Ани вновь заявилась в школу. Повод был очень серьезный – на этот раз девочку облили грязной водой из ведра (стащили у уборщицы) и вытолкали на улицу. Если учесть, что температура за окном стремилась к минус десяти, даже те несколько минут девочке здорово аукнулись.
В кабинете директора разговор сразу пошёл в напряжённом ключе. Люся села напротив женщины в строгом костюме, сцепила пальцы в замок, чтобы не дрожали, и прямо изложила суть проблемы – про травлю дочери, про равнодушие учителей, про безнаказанность той самой Ани, которая теперь гордо носила фамилию её бывшего мужа.
– А последняя выходка этой маленькой… – женщина едва сдержалась, чтобы не выругаться. – Вы же понимаете, что это уже ни в какие ворота не лезет?
Директор выслушала, не перебивая, потом слегка наклонила голову и с холодной улыбкой произнесла:
– Поаккуратней со словами, пожалуйста. Аня – звезда нашей школы. Победы в конкурсах, призовые места на олимпиадах. А ваша дочь? Будем честны, середнячок. Ничего особенного из себя не представляет.
Услышав эти слова, женщина на секунду замерла, чувствуя, как внутри поднимается горячая волна гнева, но тут же взяла себя в руки. Медленно, очень медленно достала из сумки телефон, положила его на стол экраном вверх – там горела иконка включённого диктофона.
– Я жаловаться буду, – произнесла она, едва сдерживая злость. Голос дрожал, но звучал твёрдо. – Посмотрим, что на подобную дискриминацию скажут в министерстве!
Директор на мгновение растерялась. Её улыбка дрогнула, глаза метнулись к телефону, потом обратно к лицу Люси. Она хотела что‑то сказать, но слова будто застряли в горле.
– Вы… вы не можете просто так… – наконец выдавила она.
– Могу, – перебила Люся. – И сделаю. Если вы не забыли, по всей школе установлены видеокамеры, и проверяющие с легкостью смогут получить к ним доступ. Тогда вашу золоту девочку точно не ждет ничего хорошего! Так что либо вы принимаете меры, либо я иду дальше.
В воздухе повисла тяжёлая тишина. Директор нервно поправила папку на столе, потом вздохнула и наконец кивнула:
– Хорошо. Мы разберёмся. Проведём беседу, примем меры.
Люся не стала дожидаться дальнейших обещаний. Она встала, собрала вещи и вышла из кабинета, стараясь не спешить, не показывать, как дрожат колени.
Дома она застала дочь в комнате – Аня сидела на кровати, обхватив колени руками, плечи её вздрагивали от беззвучных рыданий. Люся молча подошла, опустилась рядом и крепко обняла её.
– Всё будет хорошо, – прошептала она, гладя девочку по волосам. – Потерпи один месяц. И мы уедем. Я договорилась на работе, меня переводят в другой филиал, за сотни километров отсюда.
Аня подняла заплаканное лицо:
– Правда?
– Правда, – твёрдо сказала Люся. – Поверь, был бы хоть какой‑то вариант… Школы другой у нас нет… Но так будет лучше. Ты начнёшь всё с чистого листа.
Девочка прижалась к матери, всхлипнула ещё раз и тихо спросила:
– А как же друзья?
– Новые друзья появятся, – уверенно ответила Люся. – Настоящие. Те, кто будет ценить тебя за то, какая ты есть.
И действительно, после того разговора в школе ситуация изменилась. В открытую к Ане больше никто не лез – ни “сестрёнка”, ни её окружение. Но это не означало, что всё наладилось. Едкие замечания по‑прежнему звучали – только теперь тише, из‑за спины, вполголоса. Кто‑то мог “случайно” задеть плечом в коридоре, кто‑то бросал насмешливый взгляд, кто‑то шептал что‑то неразборчивое, стоило Ане пройти мимо.
Но девочка уже знала: это временно. Скоро всё это останется позади. Впереди – новый город, новая школа, новая жизнь. И, может быть, наконец – покой…
********************
В школьном коридоре, как обычно в перемену, было шумно и многолюдно. Аня торопилась к кабинету литературы, стараясь держаться поближе к толпе, чтобы не оставаться одной. Но от преследовавшей её “сестрёнки” так просто не скрыться.
Та возникла словно из ниоткуда – вынырнула из‑за угла, широко улыбаясь, и тут же встала прямо перед Аней, загораживая путь.
– А мне папа телефончик новый подарил, – протянула она, нарочито медленно крутя в изящных пальчиках блестящий смартфон. – Стоил почти восемьдесят тысяч. А тебе? Ой, забыла… Пять тысяч на алименты, да?
Её голос звучал сладко и едко одновременно, а за спиной уже собирались подружки – стояли полукругом, хихикали, перешёптывались, ожидая, как Аня отреагирует.
Не дождавшись ответа, “сестрёнка” не унималась. Шагнула ближе, заглядывая в лицо:
– А мы на зимние каникулы на море поедем. Хочешь с нами? Мы снимаем домик на берегу, прислуга нам не помешает…
Она рассмеялась, и подружки тут же подхватили – негромко, но отчётливо, будто репетировали этот момент заранее.
Аня молчала, сжимая кулаки в карманах. Она смотрела прямо перед собой, стараясь не встречаться взглядом ни с обидчицей, ни с её окружением. Внутри всё кипело, но она знала: стоит ответить – и ситуация только ухудшится.
Но “сестрёнка” не собиралась отступать. Она сделала ещё шаг, почти вплотную, и прошипела:
– Что, папочка больше не пишет, да? Да ты ему больше не нужна!
Эти слова будто прорвали последнюю плотину. Всё, что копилось в Ане за последние недели – обида, злость, бессилие, – вдруг вырвалось наружу. Она резко развернулась к преследовавшей её девочке, глаза горели, голос дрожал от напряжения:
– Как ты мне надоела!
“Сестрёнка” от неожиданности отшатнулась. Она явно не ожидала такой реакции – привыкла, что Аня молчит, терпит, уходит. Не рассчитав движения, она попятилась, зацепилась каблуком за неровность пола и с коротким вскриком упала.
В коридоре мгновенно стало тихо. Все замерли, глядя на то, как девочка корчится от боли, схватившись за лодыжку. Кто‑то ахнул, кто‑то испуганно прошептал:
— Она же ногу повредила!
Аня стояла как вкопанная. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышат все вокруг. Она хотела что‑то сказать, шагнуть вперёд – но ноги не слушались. В голове крутилось: “Я не хотела… Я просто…”
“Сестрёнка” тем временем попыталась подняться, но тут же вскрикнула снова – на этот раз от острой боли. Её лицо побледнело, в глазах появились слёзы.
Кто‑то из одноклассниц бросился за помощью, кто‑то достал телефон, чтобы позвонить родителям. А Аня всё ещё стояла, не зная, что делать. Внутри неё боролись два чувства: облегчение, что наконец‑то эта издевка прекратилась, и острая, колющая вина за то, что случилось.
После того как “сестрёнка” упала в школьном коридоре, ситуация развивалась стремительно. Сразу вызвали медсестру, потом приехала “скорая” – оказалось, что девочка серьёзно повредила лодыжку. Пока медики осматривали пострадавшую, вокруг суетились учителя, сбежались одноклассники, кто‑то нервно переговаривался, кто‑то доставал телефоны.
Аню тут же отвели в кабинет директора. Она стояла у стола, сжимая пальцами край школьной формы, и молча слушала, как директор строго спрашивает:
– Ты её толкнула?
Аня подняла глаза, посмотрела прямо и тихо, но твёрдо ответила:
– Нет. Я просто развернулась и сказала, что она мне надоела. Всё.
Директор нахмурилась, хотела что‑то добавить, но в этот момент в кабинет вошёл завуч с планшетом в руках.
– Камеры всё зафиксировали, – сказал она, листая записи. – Девочка сама поскользнулась, когда отступала. Аня её не толкала. И свидетели есть – несколько учеников видели, как всё было.
В кабинете повисла пауза. Директор переглянулась с завучем, потом снова посмотрела на Аню.
– Ладно, – наконец произнёс она. – Раз так, претензий к тебе нет. Но давай без эмоций, хорошо?
Аня кивнула, не говоря ни слова, и вышла из кабинета.
А потом начали всплывать и другие подробности. Кто‑то из одноклассников, до этого молчавший из страха или по другим причинам, вдруг решился рассказать учителям о систематической травле. Потом нашлись скриншоты переписок, записи голосовых сообщений – всё то, что Аня и её мама собирали на случай крайней необходимости. Ситуация вышла из под контроля руководства школы и теперь о мирной жизни можно было забыть. Проверка следовала за проверкой, кое-кто даже лишился работы…
В итоге дирекция школы приняла неожиданное для Ани решение – ей разрешили перейти на дистанционное обучение. Раньше в такой просьбе неизменно отказывали, ссылаясь на “правила” и “необходимость личного присутствия”. Теперь же всё изменилось. Аня могла оставаться дома, подключаться к урокам через компьютер, сдавать задания онлайн. Это было неидеально, но по крайней мере – спокойно.
Тем временем Люся сдержала слово. Она давно вела переговоры о переводе в другой филиал компании, и как только всё утряслось, семья начала сборы. В конце осени они переехали – оставили позади город, школу, воспоминания. Новый год встречали уже в другом месте, в небольшой, но очень уютной квартире, которую компания предоставила женщине.
Квартира была светлой, с большими окнами и тёплыми полами. Аня сама выбрала цвет штор для своей комнаты, развесила по стенам постеры, расставила книги. Здесь всё было новым – и это давало надежду.
С отцом Аня общаться отказалась. После происшествия он позвонил ей – голос в трубке дрожал от злости:
– Ты что наделала?! Ты понимаешь, что ты натворила?! Какие у Анютки теперь проблемы? Её на учет поставили! Это же крест на будущем!
Аня молча слушала, потом тихо сказала:
– Я ничего не делала. Это твоя “дочурка” мне жить не давала и теперь всё это всплыло.
– Да какая разница! – кричал он. – У неё жизнь загублена, а ты… ты просто монстр!
После этого разговора Аня добавила номер отца в чёрный список. Единственной формой взаимодействия остались деньги – алименты Владимир выплачивал своевременно, без задержек. Но ни звонков, ни сообщений, ни встреч больше не было.
Что до “сестрёнки”, её травма оказалась серьёзной. Врачи сделали всё, что могли, но полностью восстановить подвижность лодыжки не удалось. Теперь она слегка прихрамывала при ходьбе. Это не мешало ей ходить в школу, учиться, общаться с друзьями, но лёгкая хромота осталась с ней навсегда – молчаливое напоминание о том дне, когда она решила, что может безнаказанно издеваться над другими…