Пока мы с мужем ругались, наш сын в своей комнате открывал окно… Тот вечер навсегда изменил мою жизнь
Лена выскочила на улицу, даже не заметив, что босиком по снегу. Артём лежал на спине и плакал.
-Он сломал мне жизнь! И всё из-за тебя! – крикнула Лена, не в силах больше держать в себе эти мысли. – Это ты во всём виноват!
Муж смотрел на Лену спокойно, и это его спокойствие больше всего её выводило из себя – если бы он кричал, ругался, обвинял её! Если бы он хоть как-то показал, что ему не всё равно! Но Марат смотрел и молчал, позволяя Лене выплеснуть свой гнев.
Лене показалось, что сверху хлопнула дверь. Она подняла голову, но никого не увидела.
-То есть я виноват, что ты мне изменила? – невозмутимым тоном спросил Марат.
-Да не изменяла я тебе! – крикнула Лена. – Не изменяла! Мы просто катались, разговаривали, ничего такого, понимаешь?
По ногам потянуло холодом.
-Ты дверь, что ли, не закрыл? – взбесилась Лена.
-Я закрыл.
Лена снова услышала хлопок. Будто хлопнула дверь. Или окно.
Окно.
Она не стала ничего объяснять Марату и бросилась наверх в комнату сына. Марат остался стоять у лестницы – он, кажется, не понял, что случилось…
***
С Маратом Лена познакомилась на последнем курсе аспирантуры. Она со школы грезила генетикой и видела себя учёным с мировым именем, не меньше. Марат окатил её грязной водой из лужи, когда проезжал мимо. Лена наорала на него и показала средний палец. Он остановился, долго извинялся. Потом предложил Лене поужинать.
-Давай уж сразу позавтракать, что уж, – ляпнула Лена.
Ну и накаркала.
Сначала Марат обещал ей, что после свадьбы ничего не изменится: она всё так же будет заниматься наукой, просто теперь у неё будет Марат, который будет ей во всём помогать. Но когда Лена забеременела и не захотела оставлять ребёнка, Марат вдруг воспротивился: у него уже сердечко бьётся, это грех, давай рожать, обещаю, что я буду во всём тебе помогать, няню наймём и так далее. Ну Лена и родила.
Но с рождением ребёнка всё изменилось.
Артём был неуправляемый с самого своего рождения. Лене запомнилось, как в роддоме ей показывали, как пеленать Артёма. Все младенцы были словно куклы и пеленались легко. Но вот Артём пеленанию не поддавался – крутился словно уж на сковородке!
Если бы Лене кто-то сказал, что младенец – это не просто еда, сон и подгузники, а испытание на прочность, сравнимое с защитой диссертации в адских условиях, она бы не поверила. Но Артём с первых дней жизни доказывал, что стандартные протоколы к нему неприменимы. Дома начался настоящий ад: он спал урывками, по двадцать минут, и просыпался с таким отчаянным криком, что даже соседи приходили и спрашивали в чём дело. Никакие укачивания, колыбельные и «белые шумы» не помогали. Пелёнки, о которых так ратовала свекровь, он сбрасывал с феноменальной ловкостью. Никакие средства не помогали ни от коликов, ни от режущихся зубов, словно он специально решил всем доказать, что он не такой, как все. Врачи разводили руками: «Это возраст такой. Пройдёт». Но не проходило.
Марат сначала честно пытался «помогать во всём», как и обещал. Первый месяц он вставал по ночам, качал сына, пытался дать Лене поспать хоть час. Но его запала хватило ненадолго: усталость копилась, нервы сдавали, а на работе дедлайн за дедлайном. Скоро он стал задерживаться на работе, а ночью спал так крепко, что его не могли разбудить ни крики сына, ни просьбы Лены помочь ей.
Лена чувствовала себя в ловушке. Она пыталась читать научные статьи, пока Артём на секунду затихал у груди, но буквы расплывались перед глазами, а смысл текста ускользал, словно после родов она вообще разучилась мыслить.
-Это пройдёт, – говорила свекровь, – у меня тоже так было. Девочки красоту забирают, а мальчики – ум.
Помогать Лене с внуком свекровь не спешила – оказалось, что Марат в детстве таким же дьяволёнком был, и она так намучилась с ним, что пока не была готова к повторению пройденного.
-Почему ты раньше мне не сказал! – кричала Лена на мужа. – Если бы я знала, что с тобой были такие проблемы в детстве, ни за что бы не согласилась от тебя рожать!
Марата такие слова обижали, и он всё больше отдалялся от Лены. А ей оставалось надеяться на то, что когда сын подрастёт, станет проще.
Проще не становилось. У Артёма только появлялись новые навыки выведения Лены из равновесия – когда он начал ползать, а потом и ходить, оставить его даже на несколько секунд было вообще нельзя, он обязательно что-то ронял, ломал или травмировался. Скоро их уже прекрасно знали в травмпункте, а инспектор по делам несовершеннолетних даже объяснительные уже с Лены не брала, только спрашивала по телефону:
-Ну что, у вас опять катастрофа?
Вместе с тем Лена всё ещё лелеяла призрачную надежду вернуться в лабораторию, хотя бы на полдня, и когда Артёму исполнилось два года, попробовала найти ему няню.
Первая няня, опытная, с рекомендациями, продержалась три дня.
-Извините, Елена Сергеевна, но у меня сердце не выдерживает. Он ни минуты не сидит на месте, с дивана на пол – головой вниз, я за ним не успеваю.
Вторая, молодая и энергичная, ушла через неделю.
-Вам к психологу надо: что он у вас кусается? У меня синяки остаются, докажи потом парню, что это ребёнок сделал.
Третья, строгая, из бывших воспитательниц, продержалась дольше всех – почти месяц. Лена уже позволила себе надеяться, что всё получился: она даже съездила в институт, поговорила с научным руководителем, составила план работы… Но и третья няня не справилась.
-Он не признаёт никаких авторитетов и правил. Советую вам к неврологу сходить, это явно какое-то отклонение.
Будто Лена не была у невролога! Врачи говорили о гиперактивности, прописывали препараты, на которые у Артёма то была аллергия, то начинались странные судороги. Стали подозревать эпиактивность, и тогда с мечтами о возвращении на работу пришлось совсем распрощаться.
В три года Артёма удалось устроить в сад. Лена надеялась, что коллектив и режим его успокоят. Но сад стал новым испытанием на прочность: Артём с разбегу опрокидывал тарелки с кашей, отнимал игрушки, дрался. Воспитатели звонили по нескольку раз на дню: «Забирайте, мы не можем с ним справиться».
А потом начались болезни. Не две-три простуды в сезон, как у других детей, а бесконечный марафон. Неделя в саду – две недели дома с температурой и соплями. Ленина жизнь превратилась в бесконечное повторение цикла: несколько дней относительного затишья, когда она пыталась сделать хоть что-то по дому, а потом – больной, капризный, ещё более требовательный и несчастный Артём, бессонные ночи у его кровати и чувство вины, разъедающее изнутри. О какой работе могла идти речь? Пришлось забрать его из сада и засесть дома.
Как-то раз, листая ленту в соцсетях, Лена увидела фото своих однокурсников на международной конференции в Сингапуре. Они улыбались с трибуны, держа в руках сертификаты. А она в это время в пятый раз за день оттирала пол, на который Артём вылил компот, потому что «ему было интересно, как он растекается».
Лена закрыла ноутбук и прижалась лбом к холодной столешнице. От её мечты стать учёным с мировым именем осталась лишь пыльная полка с дипломом и недописанной диссертацией. И единственный, не поддающийся никаким законам генетики, гиперактивный результат её неудачного эксперимента под названием «сын».
С Маратом они жили как соседи: он много работал, и Лена его почти не видела. Подруги ей завидовали: работать не надо, денег можно тратить столько, сколько хочешь, но никакого счастья Лена в этом не видела. Нет, Марат пытался как-то поддерживать Лену – придумывал ей развлечения, иногда уговаривал маму посидеть с внуком, но особо это не помогало.
Покупка дома должна была стать новым началом. Свежий воздух, сосны, своя лужайка – идеальные условия для ребёнка. Для Лены это была последняя соломинка, за которую она хваталась: может быть, здесь, вдали от тесной городской квартиры, где каждый уголок напоминал о крушении её планов, всё наладится. Артём сможет бегать на улице, выплёскивая свою неукротимую энергию, а она найдёт способ, как вернуть себе свою жизнь.
Первые месяцы были наполнены странной, почти забытой гармонией: совместные поездки на стройку, выбор обоев напоминали им о временах, когда они были командой. Марат, сбросив пиджак менеджера, с энтузиазмом размахивал каталогом сантехники, доказывая преимущества квадратной раковины перед круглой. В эти моменты Лена позволяла себе думать, что трещина в их отношениях – всего лишь следствие усталости и городской тесноты, и что новый дом всё залечит.
Они стояли в будущей гостиной, пахнущей свежей штукатуркой, и обсуждали окна.
-Может, всё-таки поставим ручки с ключом или блокираторы? – осторожно предложила Лена, глядя на огромные, почти до пола, стеклопакеты, выходившие в сад.
Марат усмехнулся, обняв её за плечи:
-Лен, ну что ты. Ему уже пять. Он не младенец, чтобы из окна выпадать.
-Знаешь же Артёма…
-Ладно, я потом поставлю.
Так было со всем – Лена предлагала, Марат отказывался, но потом соглашался, выдавая ей пачку денег со словами: «Делай, как считаешь нужным».
Со временем энтузиазм Марата поугас, и бремя ремонта целиком легло на Лену. Она металась между Артёмом, которого не с кем было оставить, и бригадами отделочников, которые смотрели на неё с жалостью, когда она пыталась успокоить сына, закатившего истерику из-за того, что ему не дали залить водой свежеуложенную плитку в прихожей.
Она стала прорабом, дизайнером и снабженцем в одном лице. Её дни были заполнены не формулами, а расчётами квадратных метров ламината и заказом дверей. По ночам, падая от усталости, она листала каталоги светильников, и буквы снова расплывались перед глазами, как когда-то в декрете. Только теперь это была не научная статья, а описание преимуществ светодиодной ленты.
Однажды вечером, когда основной ремонт был почти закончен, она зашла в чистую, почти готовую гостиную. Полы блестели, на стенах красовались светлые обои. Артём, которого она на секунду упустила из виду, с визгом промчался мимо, задев рукой ведро с разведённым клеем. Липкая белая масса брызнула на свежее полотно обоев, на пол, на него самого.
Лена не кричала, у неё уже не было на это сил. Она просто опустилась на коробки с плиткой и смотрела, как её сын, весь в клее, с довольным лицом, рисует пальцами по стене. Она смотрела на эти размазанные белые следы, на это пятно, которое уже никогда не отмоется, и понимала: они купили не новый дом. Они построили новую, более просторную клетку, и стены здесь были не для того, чтобы защищать, а для того, чтобы подчеркнуть, как далеко она от той жизни, о которой мечтала. А Марат… Марат жил в параллельной вселенной, где карьера росла вверх, а стены всегда оставались чистыми.
Идея с мозаикой пришла внезапно: листая ленту в поисках идей для декора, Лена наткнулась на картинку: из тысячи мелких, причудливой формы смальтовых осколков был сложен портрет женщины, словно нарисованный ветром и светом. В глазах женщины была грусть, но и сила. Эта картина, живая и дышащая, поразила Лену до глубины души. Ей вдруг захотелось, чтобы частичка этой красоты, этого рукотворного чуда, жила на их стене.
Поиски на Авито привели её к Андрею. В его портфолио не было гламурных фото для журналов, зато были работы, от которых веяло характером и историей: мозаичный дракон на стене частного сада, фантастические птицы в нише подъезда сталинского дома, абстрактные композиции, напоминавшие то ли звёздное небо, то ли структуру ДНК.
Андрей приехал на замеры утром. Он оказался мужчиной лет сорока, со спокойными глазами и руками, испещрёнными мелкими шрамами – профессиональными отметинами. Пока он работал, Артём устроил истерику из-за того, что не мог найти свою синюю машинку. Лена, извиняясь и краснея, пыталась его успокоить, чувству себя полной неумехой.
-Ничего страшного, – спокойно сказал Андрей, не отрываясь от блокнота. – У моего племянника тоже энергии – хоть отбавляй. Иногда я даже боюсь, что лампочки мигать начнут, такой он у нас неуёмный.
В его голосе не было осуждения, лишь констатация факта. И это неожиданно успокоило и Лену, и, как ни странно, Артёма. Мальчик уставился на незнакомца, забыв про машинку.
Разговор за чаем после замера затянулся. Говорили об искусстве, о том, как цвет влияет на восприятие пространства, о том, почему византийская мозаика пережила тысячелетия. Лена ловила себя на том, что говорит полными предложениями, вспоминает термины из эстетики, которые не использовала со времён университета. Она чувствовала, как в её голове, долгое время занятой лишь сыном, просыпаются забытые нейроны. Это было похоже на глоток свежего воздуха после длительного пребывания в душной комнате.
Именно тогда Андрей, глядя в окно на унылый пейзаж строящегося посёлка, сказал:
-Знаете, а недалеко отсюда есть одно место. Старый карьер, обрыв к реке. Летом там зелено, а сейчас, зимой, когда всё в инее… Как на другой планете. Очень красиво.
-Должно быть, потрясающе, – тихо, почти мечтательно, сказала Лена. – Я бы хотела это увидеть.
Она произнесла это автоматически, просто чтобы поддержать разговор. Но Андрей посмотрел на неё прямо и сказал:
-Хотите, съездим как-нибудь.
Сердце Лены замерло, а потом забилось с бешеной силой. Поехать? С ним? Мысли смешались. А Артём? А что подумает Марат? Но поверх этого хаоса поднялось одно яростное, неоспоримое желание: увидеть что-то красивое. Уехать из этого дома, где каждый предмет напоминал ей о её обязанностях. Побыть не матерью, не женой, не прорабом, а просто Леной.
Она не стала ничего отвечать, решив, что эта была простая вежливость. Андрей приезжал каждый день и работал первую половину дня, ведя с Леной разговоры об искусстве, а не ремонте, как можно было подумать. Спрашивал её мнение о тех или иных фильмах, книгах, слушал внимательно и не перебивал, как Марат. Артём вёл себя, как обычно, но его проказы почему-то больше не раздражали Лену. Она чувствовала небывалый прилив сил и воодушевления, а когда работа над мозаикой закончилась, почему-то расстроилась.
-Я завтра свободен, – вдруг сказал Андрей. – Если есть с кем оставить сорванца, можем сгонять к тому обрыву.
Решение созрело мгновенно. Да, она сделает это. Она наймёт няню – уж на один день найти труда не составит, позвонит в какое-нибудь агентство, да и всё.
Няня, студентка пединститута, оказалась бойкой и бесстрашной девушкой. Лена, оставляя ей список телефонов, инструкций и предупреждений об Артёме, чувствовала себя предательницей. Мальчик смотрел на неё с удивлением, не понимая, куда это мама собирается без него.
-Я скоро, сынок, – сказала она, целуя его в макушку, и выскочила за дверь, пока не передумала.
Машина Андрея пахла деревом, краской и кофе. Он включил тихую инструментальную музыку и молча вёл машину. Лена сидела, сжав руки на коленях, глядя в окно на мелькающие сосны. Она ехала навстречу чему-то неизвестному. И впервые за много лет она не пыталась это неизвестное контролировать. Она просто смотрела в окно, и ей было достаточно того, что она едет смотреть на красивый обрыв.
-Расскажешь про свою науку? – наконец спросил он, свернув на грунтовку.
Лене было приятно, что он запомнил и что спросил – она всего раз упомянула о своей прошлой жизни и думала, что он и не расслышал. Но нет – Андрей всё расслышал и всё запомнил.
-Я изучала эпигенетические модификации при нейродегенеративных заболеваниях, – выпалила она, ожидая увидеть скуку или непонимание.
Но Андрей кивнул и спросил:
-А поподробнее?
Лена заговорила. Сначала сбивчиво, потом всё увереннее, горячо. Она рассказывала о ДНК, о метильных группах, о том, как стресс может менять экспрессию генов. Она снова была в своей стихии, и её глаза горели. Андрей слушал, и в его восхищённом взгляде была та самая поддержка, которую она когда-то надеялась найти в Марате. Но теперь Марат, когда Лена заговаривала о науке, перебивал её и заявлял:
-Когда это было, в прошлой жизни?
Андрей же смотрел на неё так, словно она была хранителем тайного знания. И это было приятно.
Он остановил машину на краю карьера. Вид и впрямь был захватывающим – крутой снежный обрыв, уходящий к замёрзшей ленте реки, чёрные узоры ветвей на фоне белого неба. Они вышли, и холодный воздух обжёг лёгкие. Лена, не в силах сдержать восторженный вздох, обернулась к Андрею, чтобы поделиться ощущением. И увидела в его глазах не только восхищение пейзажем.
-Лена…
Он сделал шаг к ней, его рука коснулась её щёки, отводя прядь волос. И прежде чем она успела что-то понять, его губы коснулись её.
Это было тепло, нежно и абсолютно неправильно.
Лена резко отпрянула.
-Нет! Стой… – её голос дрожал. – Ты меня не так понял. Я… Мне было приятно с тобой говорить. Но я не за этим. Я не хочу изменять мужу.
Она видела, как его лицо изменилось: восхищение сменилось смущением, а затем лёгкой досадой.
-Прости, – пробормотал он.
В этот момент в тишине оглушительно зазвонил её телефон. На экране – «Няня». Лена с облегчением и тревогой нажала на ответ.
-Елена Сергеевна! – в трубке звучала паника. – Артём… Он залез на комод и упал… Я скорую уже вызвала!
Ледяной ужас охватил Лену. Андрей, не говоря ни слова, направился к машине.
Обратная дорога прошла в гнетущем молчании. Андрей молчал, сосредоточенно гнал машину. Лена, сжимая руки в кулаки, представляла самое страшное. Её мимолётное освобождение было затоплено всепоглощающей волной материнского страха и вины.
Всё обошлось: в травмпункте сделали снимок, наложили шов на лоб. Лена попросила сына не говорить отцу, что её не было дома, когда он упал, но сын, конечно же, всё разболтал. Пришлось всё рассказывать Марату.
-Я ездила посмотреть один обрыв. С тем мастером, Андреем, который мозаику делает, – тихо, почти беззвучно выдохнула Лена.
Марат замер. Его взгляд из тревожного стал изучающим, жёстким. Он не спросил «зачем?» или «что там делать?». Он просто смотрел на неё, и в его молчании читалось всё: недоверие, подозрение, разочарование.
Муж не стал устраивать разборки: он молчал, и в этом молчании было больше упрёка, чем в предъявлении претензий. Мозаика, которая красовалась теперь в гостиной, каждый раз вызывала у Лены чувство вины, стоило только взглянуть на неё. И сквозь это чувство вины пробивались обида и злость: она ведь ничего такого не сделала!
Вся ярость, всё отчаяние и чувство вины, которые Лене было некуда деть, обрушились на единственного, кто не мог от них защититься. На Артёма. Он был всё тем же гиперактивным ребёнком, вихрем носившимся по дому, ломавшим игрушки, задававшим бесконечные вопросы. Но теперь Лена не находила в себе сил дышать глубже и считать до десяти. Её терпение, и без того истощённое годами борьбы, лопнуло.
-Да сиди ты спокойно, ради бога! – шипела она, когда он ел, вертясь на стуле и размазывая кашу по столу.
-Прекрати! – рычала она, когда он в сотый раз за день с визгом врезался в неё на бегу.
-Ты что, не понимаешь? – кричала она, заставая его с новым сломанным предметом в руках.
Её голос стал резким, взгляд – осуждающим. Каждая его выходка, каждая невольная провинность казались ей теперь не проявлением его природы, а злым умыслом. Сознательным саботажем её жизни. «Из-за тебя, – шептало в её голове. – Всё из-за тебя. Из-за тебя я не стала учёным. Из-за тебя рухнул мой брак. Из-за тебя я не могу сделать ни одного шага в сторону. Из-за твоего падения я оказалась лгуньей и чуть не стала изменницей».
Однажды вечером Артём, пытаясь достать с верхней полки книгу, опрокинул вазу. Хрусталь, подаренный свекровью, разлетелся по полу тысячей мелких осколков, звенящих и острых, как её нервы.
Лена, не помня себя, схватила его за плечи и с силой встряхнула.
-Ты что, не видишь?! Ты специально всё ломаешь! Ненавижу тебя!
Мальчик замер, его глаза округлились от страха и непонимания. В них не было злобы, лишь чистое детское горе из-за того, что мама, его главный и единственный человек в мире, смотрит на него с такой ненавистью.
Он не заплакал. Он просто сжался, словно пытаясь стать меньше, и прошептал:
-Мамочка, прости…
Это «прости» прозвучало как приговор. Лена отпустила его, и её руки задрожали. Она смотрела на его испуганное личико, на осколки хрусталя на полу, в которых уродливо отражалась потолочная лампа. Она смотрела на это и видела осколки их семьи, осколки себя самой. Она стала тем, кого всегда боялась – злой, сломленной женщиной, которая вымещает свою боль на ребёнке.
-Ты наказан! – сказала она. – Сиди в своей комнате.
Сама Лена спустилась вниз, оставив осколки на полу – пусть Марат приходит и убирает за своим сыном!
Когда Марат пришёл, Лена высказала ему всё, что так долго копилось: про загубленную карьеру, про его обещания, про собственную усталость.
-Он сломал мне жизнь! И всё из-за тебя! – крикнула Лена, не в силах больше держать в себе эти мысли. – Это ты во всём виноват!
Муж смотрел на Лену спокойно, и это его спокойствие больше всего её выводило из себя – если бы он кричал, ругался, обвинял её! Если бы он хоть как-то показал, что ему не всё равно! Но Марат смотрел и молчал, позволяя Лене выплеснуть свой гнев.
Лене показалось, что сверху хлопнула дверь. Она подняла голову, но никого не увидела.
-То есть я виноват, что ты мне изменила? – невозмутимым тоном спросил Марат.
-Да не изменяла я тебе! – крикнула Лена. – Не изменяла! Мы просто катались, разговаривали, ничего такого, понимаешь?
По ногам потянуло холодом.
-Ты дверь, что ли, не закрыл? – взбесилась Лена.
-Я закрыл.
Лена снова услышала хлопок. Будто хлопнула дверь. Или окно.
Окно.
Она не стала ничего объяснять Марату и бросилась наверх в комнату сына. Марат остался стоять у лестницы – он, кажется, не понял, что случилось…
Дверь в комнату Артёма была приоткрыта. Лена влетела внутрь. Комната была пуста. На полу валялся опрокинутый стул, подставленный к подоконнику. А створка окна, та самая, для которой «не нужны были защитные блокираторы», раскачивалась на ветру, впуская в комнату ледяной ночной воздух.
Крик застрял у неё в горле, не в силах вырваться. Она подбежала к окну, сердце бешено колотясь, и выглянула.
Одноэтажный эркер под его окном был пуст. Внизу в темноте шевелилась маленькая тень на снегу.
-Артём! – наконец вырвался у неё вопль, полный животного ужаса.
Она развернулась и помчалась вниз, слетая со ступенек, не чуя под собой ног. Марат, наконец поняв по её лицу, что случилось нечто непоправимое, бросился за ней.
Лена выскочила на улицу, даже не заметив, что босиком по снегу. Артём лежал на спине и плакал.
-Сынок… Артёмка… – зашептала она, падая перед ним на колени и боясь дотронуться. – Милый, мама здесь, прости меня, прости…
***
Год. Целый год, прожитый в ином измерении. В мире, где главными стали сеансы физиотерапии, операции и снова сеансы физиотерапии. И приговор – инвалидная коляска. Навсегда. Вся её ярость, все обиды на судьбу, на Марата, на саму себя – всё это сгорело в один миг, в тот самый, когда врачи произнесли приговор. Её бег по кругу закончился. Она упёрлась в стену, за которой не было ничего, кроме приготовленного ей удела, – материнства.
Удивительно, но Лена стала идеальной сиделкой, неутомимой исследовательницей медицинских форумов, терпеливым тренером по лечебной гимнастике. Она научилась всему. Её научный ум, когда-то бравший штурмом тайны генома, теперь был полностью направлен на единственную задачу: обустроить жизнь сына. В этом был и ужас, и странное, горькое умиротворение. Борьба закончилась. Осталась – судьба.
Изменился и Марат: он больше не задерживался на работе, приходил вовремя, его руки, привыкшие держать лишь компьютерную мышь и руль, теперь научились уверенно держать сына, помогать ему с упражнениями, чинить коляску. Он испытывал вину. Глухую, невысказанную, но читаемую в его глазах каждый раз, когда он смотрел на Артёма, ведь он так и не поставил заглушки на окна, хотя Лена его об этом просила. И в этом новом, трагическом качестве они с Леной, наконец, нашли шаткий, но мир. Мир, построенный на руинах общей беды.
Однажды вечером, уложив Артёма, они сидели на кухне. В доме была та самая тишина, но теперь она не была враждебной.
-Марат, – тихо начала Лена, глядя на запотевшее окно.
-Я здесь, – он отложил телефон.
Она повернулась к нему. В её глазах был не страх, а нечто большее – испуг загнанного зверя, который видит очередную ловушку.
-Я беременна.
Она ждала паники. Упрёка. Ужаса. Вместо этого его лицо озарилось. Не счастьем – нет, слишком много горя они перенесли, чтобы помнить, как выглядит чистая радость. Но на нём была надежда. Яркая, болезненная.
-Ленка… Правда? – он встал, подошёл к ней, осторожно взял её руки. Его пальцы были тёплыми. – Это хорошо. Это прекрасно.
-Ты не понимаешь! – прошептала она, отчаянно глядя ему в глаза. – Как? Как мы справимся! Артём… Он требует столько внимания. А тут ещё один… Я не смогу! Понимаешь, не смогу!
Он притянул её к себе, обнял.
-Мы сможем. Я буду рядом. По-настоящему. Я буду делать всё. Ночные кормления, гулять, пелёнки… Всё, что скажешь. Я обещаю. Всё будет по-другому.
Он говорил это, глядя куда-то поверх её головы, и в его голосе была та самая решимость, которую он когда-то терял. Он видел в этом ребёнке шанс. Шанс искупить вину. Шанс начать всё с чистого листа. Шанс доказать ей и самому себе, что он может быть другим.