В новогоднее утро я ушла от мужа к дочери: «Опять ты эту ерунду достала. Каждый год одно и то же. Сколько можно?»
Думаешь, он что-то поймет?
В квартире у Валентины Петровны Новый год начинался не с елки и мандаринов, а с глухого раздражения.
Ей было шестьдесят восемь, и она давно знала: чем сильнее женщина хочет «чтобы все прошло хорошо», тем больше шансов, что кто-то рядом обязательно найдет, чем испортить настроение. У Валентины Петровны этим «кто-то» последние годы стабильно был муж — Николай Иванович.
Не то чтобы он стал плохим человеком. Он просто стал… неудобным. Колючим. Всем недовольным. Как старый свитер, который не выбрасывают, потому что «еще носится», но он уже не греет, а только царапает.
Они жили вместе сорок три года. Разводиться «на старости лет» им казалось смешным, почти неприличным: что люди скажут, куда идти, зачем ломать привычный уклад. Так и жили: терпели друг друга, как терпят хроническую погоду — не радуешься, но и не удивляешься.
С дочерью, Аней, у Валентины Петровны были отношения хорошие. Теплые, взрослые. Аня давно жила отдельно, в своей квартире, работала, умела зарабатывать и, главное, умела видеть мать — не только как «маму», но как человека, которому бывает тяжело.
От отца Аня отдалилась давно. Он не бил, не кричал по-настоящему страшно, не устраивал кошмаров. Но в нем было другое: постоянное «все не так», «куда ты лезешь», «опять придумала», «сиди спокойно». И когда Аня выросла, она просто перестала к нему тянуться. Сначала меньше звонков. Потом меньше визитов. Потом разговоры только через мать: «Передай папе…»
Валентина Петровна это понимала, но делала вид, что «ну ладно, у них свои отношения». Потому что иначе пришлось бы признавать неприятное: мужчина, с которым она прожила жизнь, стал чужим собственной дочери.
За неделю до Нового года Валентина Петровна достала коробку с игрушками и, как всегда, начала с самого простого: протереть пыль, освободить место, приготовить дом.
Она любила эту суету. В этих хлопотах была понятная структура: вот елка, вот гирлянда, вот салаты. Делай — и будет красиво. Делай — и будет ощущение, что ты держишь свою жизнь в руках.
Николай Иванович на кухне гремел чашками.
— Опять ты эту ерунду достала. Каждый год одно и то же. Сколько можно? И так денег нет, а ты все в игрушки.
— Игрушки у нас двадцать лет одни и те же, — спокойно ответила Валентина Петровна, не оборачиваясь. — Я их достала, потому что Новый год.
— Новый год! — передразнил он. — Для кого? Вон молодежь пусть празднует. А нам что? Опять наедимся, потом давление, потом таблетки.
Валентина Петровна сжала губы. Она давно научилась не спорить с Николаем Ивановичем на его территории. Он в споре не искал правду — он искал возможность быть недовольным.
Она достала старую стеклянную шишку, посмотрела на нее, улыбнулась. Игрушка была еще советская, хрупкая, с потертым блеском. Она помнила, как Аня была маленькой и держала ее двумя руками, боясь уронить.
Телефон пискнул. Сообщение от дочери:
«Мам, как ты? Держишься? Если папа опять ворчит — игнорируй. Я тебя обнимаю».
Валентина Петровна улыбнулась чуть шире и набрала:
«Держусь. Все нормально. Готовлюсь».
Она не стала писать правду. Не хотела грузить. Хотя Аня и так все понимала.
* * *
За следующие дни Николай Иванович умудрился испортить все, не повышая голос, а просто своим постоянным несогласием.
Валентина Петровна попросила его купить мандарины и майонез — он вернулся с дешевыми зелеными мандаринами и сказал:
— Майонез вредный, я не взял.
— А чем я буду салат заправлять?
— Ничем. Ешь так, — буркнул он и ушел в комнату.
Она попросила его достать елку с антресоли — он сказал:
— У меня спина. Сама лезь.
Она позвонила мастеру, чтобы починили розетку в зале — Николай Иванович демонстративно заявил:
— Опять деньги на ветер. Я сам все сделаю.
И, конечно, ничего не сделал.
Каждый раз Валентина Петровна говорила себе: не реагируй. Каждый раз ловила себя на том, что руки дрожат, а внутри нарастает напряжение, как кипящий чайник, забытый на плите.
Вечером она снова переписывалась с дочерью. Аня была рядом словами.
«Мам, давай честно: хочешь, приезжай ко мне на Новый год. Вдвоем. Мы закажем пиццу, суши, что ты любишь. Посмотрим «Иронию судьбы», «Служебный роман», все твое. А папа… ну папа взрослый. Пусть как хочет».
Валентина Петровна прочитала это сообщение три раза.
Хочет ли она? Да.
Она представила Анину кухню, уютную, светлую. Представила, как они сидят в домашних кофтах, смеются над знакомыми сценами, режут пиццу, спорят о том, кто красивее — Мягков или Ширвиндт. Представила, как нет этого вечного недовольства за спиной.
И сразу же внутри поднялась вина.
Как это — без мужа?
Как это — бросить его одного?
Как это — Новый год без семьи?
Пусть он ворчит, пусть мешает, но он же… муж. Сорок три года вместе. Не выкинешь же человека как старую табуретку.
Она набрала ответ:
«Доченька, спасибо. Но как я его оставлю? Давай лучше ты к нам. Встретим вместе. Все-таки семья».
Ответ пришел почти мгновенно.
«Мам. Ты никого не предаешь, если выбираешь себя. Но ок. Я приеду. Только не доводи себя до трясучки, пожалуйста».
Валентина Петровна поставила телефон на стол и почувствовала, как сердце сжалось. Аня была права. Но Валентина Петровна не умела делать то, что «правильно для себя». Она умела делать то, что «правильно для семьи».
* * *
31 декабря началось с того, что Николай Иванович встал не с той ноги — и решил, что это проблема окружающих.
— Опять ты на кухне гремишь, — сказал он с утра. — Дай хоть поспать нормально.
— Коля, десять утра, — спокойно ответила Валентина Петровна, помешивая оливье. — Аня приедет. Надо готовиться.
— Аня… — он скривился. — Ей лишь бы поесть. А мне потом эти салаты неделю доедать.
Валентина Петровна почувствовала, как у нее внутри что-то начинает ломаться. Она молчала. Резала огурцы. Натирала картошку. Готовила сельдь под шубой, хотя знала, что Николай Иванович потом скажет «слишком много свеклы».
Она поставила чайник, он зашумел — и этот шум вдруг стал ей невыносим. Как будто и чайник ворчит тоже.
Телефон снова пискнул. Аня:
«Мам, я уже собираюсь. Ты как?»
Валентина Петровна хотела написать «нормально», но руки замерли над экраном.
Она увидела Николая Ивановича, который сидел в комнате и смотрел телевизор. На экране мелькали какие-то новости. Он щелкал пультом, громко чавкал яблоком и при каждом звуке из кухни морщился так, будто его заставляют страдать.
Валентина Петровна подошла к нему.
— Коля, — сказала она. — Ты можешь хотя бы сегодня не ворчать? Праздник. Аня приедет.
— Ты мне рот затыкать будешь? — мгновенно вспыхнул он. — Я у себя дома. Как хочу — так и говорю.
— У себя дома… — Валентина Петровна почувствовала, как у нее дрожит голос. — А я, значит, не у себя?
— Ты опять начинаешь, — Николай Иванович раздраженно махнул рукой. — Ты всегда начинаешь. Не умеешь нормально жить.
И вот тут случилась последняя капля.
Не крик. Не тарелка об стену. Не скандал на весь подъезд.
Просто Валентина Петровна вдруг поняла: она сейчас либо продолжит «терпеть ради семьи», либо однажды просто проснется и обнаружит, что у нее больше нет сил ни на какой Новый год, ни на какую радость.
Она молча вернулась на кухню, взяла телефон и написала дочери одним коротким сообщением:
«Ань. Твое предложение насчет Нового года еще в силе?»
Ответ пришел через минуту.
«Да. Я сейчас за тобой. Собирайся. И не думай. Люблю тебя».
Валентина Петровна прочитала «не думай» и вдруг разрыдалась. Не громко. Тихо. Над салатом. Как плачут люди, которые слишком долго держали себя в руках.
Она вытерла глаза рукавом, выключила плиту и пошла в комнату.
— Коля, — сказала она ровно. — Я уеду к Ане. Встречу Новый год у нее.
Николай Иванович поднял глаза.
— Ты что, с ума сошла? — сказал он. — Ты меня одного оставишь?
— Да, — ответила Валентина Петровна. И сама удивилась твердости своего голоса. — Оставлю.
— И что люди скажут? — он почти задохнулся. — В Новый год! Мужа бросила!
Валентина Петровна посмотрела на него внимательно.
— А мне уже все равно, что скажут люди, — сказала она. — Мне важно, чтобы я не сходила с ума в собственном доме.
Николай Иванович открыл рот, но слов не нашел. Он только зло выдохнул:
— Ну и езжай. Посмотрим, как ты там без меня.
Валентина Петровна не ответила. Она пошла собирать вещи: теплый свитер, косметичку, тапочки — смешно, но ей хотелось взять тапочки, как символ того, что она не в гости на час, а на праздник.
Через двадцать минут прозвенел звонок. Аня стояла на пороге в пуховике, с пакетом мандаринов и таким лицом, будто пришла не просто «забрать маму», а защитить ее от чего-то важного.
— Мам, — сказала Аня тихо. — Ты молодец.
Валентина Петровна сглотнула.
— Не говори громко, — прошептала она. — Он услышит.
Аня посмотрела на дверь комнаты.
— Пусть слышит, — сказала она.
Они вышли. На лестничной площадке пахло чужими котлетами и мокрыми куртками. Валентина Петровна вдруг почувствовала себя девочкой, которая сбежала с уроков. Страшно, но сладко.
У Ани дома было тепло. Гирлянда мигала мягким светом, на столе стояла бутылка лимонада, пахло апельсинами и чем-то жареным — Аня уже заказала еду.
— Пицца уже в пути, — сказала она. — И суши. И никаких салатов. Мы сегодня отдыхаем.
Валентина Петровна засмеялась — впервые за день.
Они переоделись в домашнее, сели смотреть кино. Когда началась «Ирония судьбы», Валентина Петровна почувствовала, как напряжение медленно отступает, будто из нее выпускают воздух.
Они ели пиццу руками, смеялись над знакомыми репликами, спорили о том, кто кому больше подходит. Аня принесла плед, укутала мать и сказала:
— Мам, давай просто будет хорошо.
Ближе к полуночи Валентина Петровна посмотрела на телефон. Там было два пропущенных от Николая Ивановича и одно сообщение: «Ну и где ты?»
Она не ответила. Не из злости. Просто потому, что впервые за много лет ее жизнь в эту минуту не крутилась вокруг его недовольства.
Под бой курантов они чокнулись стаканами с лимонадом. Аня обняла мать так крепко, что Валентина Петровна снова почувствовала слезы, но уже другие — теплые.
— С Новым годом, мам, — сказала Аня.
— С Новым годом, доченька, — ответила Валентина Петровна и вдруг поняла, что счастье иногда выглядит очень просто: теплая комната, любимый фильм, еда, которую ты не готовила сама, и человек рядом, который тебя не ломает.
Позже, когда они уже лежали на диване, Валентина Петровна тихо сказала:
— Думаешь, он что-то поймет?
Аня пожала плечами.
— Может. А может и нет. Но ты точно поняла, мам.
Валентина Петровна закрыла глаза и улыбнулась.
Да. Она поняла.
Если муж не захочет меняться — она не умрет от одиночества. У нее есть дочь. У нее есть поддержка. И у нее есть право на праздник — не выстраданный, а настоящий.
И это, пожалуй, был ее лучший Новый год за многие годы.