Прости меня, мама. Я виноват. Прости, если сможешь.
Не думала Анна Федотовна, что на старости лет родной сын выгонит её из дома. Её любимый, ненаглядный Олежек!
Он, вытолкав мать на лестницу, просто закрыл дверь на замок и задвижку. Анна знала, что это не он, он не виноват… это всё проклятые наркотики.
Она стала стучать, тогда Олег открыл и сказал, что ей должно быть стыдно перед соседями за то, что воспитала такого подонка, как он.
— Олежек!
— Пошла ты!
— Олег… ну куда, куда я пойду, мне же совершенно некуда идти! Я здесь прописана! — она попыталась проскочить в квартиру, но сын оттолкнул её, и закрыв дверь, врубил какую-то дикую музыку.
Напротив жил военный пенсионер, лётчик Пётр Аверьянович с женой Оксаной Ивановной, дочерью, зятем, и двумя внучками. Напрашиваться к нему было неудобно, но шмыгнув носом, Анна Федотовна всё же нажала кнопку звонка. Соседи, конечно, слышали, как она стучалась в собственную дверь, и догадались в чём дело. Они сразу открыли ей, и Анна Федотовна, боясь, что соседи решат, что она хочет у них задержаться, зашептала:
— Я к вам на минуточку, только позвонить! Позвоню и…
— Конечно, Анна, конечно. — Пётр Аверьянович сделал приглашающий жест в сторону кухни, где стоял телефонный аппарат. — Девочки, собирайте свои художества. — сказал он внучкам. — Вон, там «Спокойной ночи» начинается, слышите?
Из проходной гостиной, где стоял телевизор, действительно слышалась переливчатая мелодия любимой передачи детворы.
Олежек тоже когда-то любил смотреть «Спокойной ночи». У него даже игрушки были в виде Хрюши и Степашки! У Анны Федотовны закружилась голова.
— Спасибо, Пётр. Я скоро. Господи, что-то руки, как чужие… она пыталась выудить из сумки записную книжку, там были записаны телефоны всех её приятельниц, но книжка ускользала от неё. Тогда она набрала номер, который помнила наизусть — лучшей подруги Юли. Раньше они часто встречались, гуляли в парке, делились впечатлениями о жизни, об успехах детей. Но с той поры, как Олег вынес всё из дома, встречи прекратились. Анне Федотовне было стыдно жаловаться подруге, ведь та привыкла слышать только хорошее.
На том конце никто не брал трубку. Наконец, лицо Анны Федотовны просветлело:
— Юля? Юляш, это я, Аня! Как… умерла? Когда?
Трубка выпала у неё из рук. Наблюдавший за соседкой пристальным взглядом Пётр Аверьянович подхватил трубку и стал крутить диск. Чётко, по-военному, доложил диспетчеру:
— Алло? Скорая? Пришлите бригаду, срочно! У нас тут инсульт. Женщина, за шестьдесят. Какая разница? Пишите адрес!
Анна Федотовна не сразу поняла, что скорая для неё. Она подумала, что кто-то из домочадцев Петра Аверьяновича заболел, да ещё так тяжело.
— Ой… Простите, я, наверное, пойду? — сказала она, но не смогла подняться. Нога уехала в сторону, и ещё с Анной произошла маленькая неприятность: она описалась. — Ой, как стыдно…простите меня… Оксана! Дай тряпку мне… я уберу… — говорить ей было тяжело, язык не ворочался и похоже, что соседи даже не поняли, что она лопочет. Оксана Ивановна, глядя на неё с нескрываемой жалостью, помогла ей пересесть в кресло. Скорая приехала быстро и Анну Федотовну тут же забрали в больницу.
Лёжа в палате, на чистом белье, она чувствовала себя почти счастливой. Если бы не смерть подруги… у Юлиной дочки голос, совсем как у матери.
Так-то ведь, как складно получилось: теперь ей не надо искать приют, унижаться… Сейчас сознание её всё глубже погружается в болото, из которого выход только в другой, лучший мир.
— Так значит, Беленькая Анна Федотовна? — услышала она сквозь пелену мужской голос.
— Да, это я, — отозвалась она. Тела своего она почти не чувствовала, словно лежала на облаке.
— Так… так… — послышался шелест переворачиваемых страниц. Приоткрыв глаз, она увидела стоявшего рядом мужчину в белом халате. Заметив её взгляд, он улыбнулся:
— Я ваш лечащий врач, Никита Петрович.
— Рада…
— Скажите, как вы себя чувствуете — вам лучше? Если тяжело говорить, просто закрывайте глаза. Один раз — «да». Два раза — «нет».
— Скажите… я скоро?
— В каком смысле скоро? — врач наклонился над ней, так как голос её был слаб.
— Умру… скоро? — она хотела улыбнуться, но не смогла.
— Давайте не будем торопиться! — скороговоркой сказал Никита Петрович и пошёл дальше совершать обход.
Она закрыла глаза. Кроме неё в палате было ещё несколько женщин. Одна постоянно просила пить, но к ней никто не подходил.
— Дайте, дайте пить… прошу… пить — умоляла несчастная, но никто не обращал на неё внимания.
Когда медсестра пришла делать уколы и переворачивать больных, Анна Федотовна схватила её за халат:
— Помогите… дайте ей воды!
— У неё всё равно всё выливается! Поэтому ей только капельница! —отмахнулась медсестра.
— Прошу вас… пожалуйста, напоите бабушку!
Медсестра вздохнула и подошла к старухе. Взяла с её тумбочки воду и сняв с крышки колпачок, приложила пластиковый кончик к синюшным губам. Но старуха не могла самостоятельно сделать глоток. Вода ручейком побежала изо рта на подушку.
— Вот. Довольны теперь? Вы думаете, мы звери тут? — повернулась к Анне Федотовне медсестра.
— Я так… не думаю, — Анне Федотовне стало неловко.
Под бормотание и сопение она, наконец, стала засыпать. Во сне ей привиделась подруга Юля. Она была одета точь-в-точь, как в их последнюю встречу: красивый жакет, юбка в тон и неизменный берет. Как всегда идеально уложенная волнами челка, аккуратные золотые капли в ушах.
— Юлечка, ты пришла! Ты за мной? — спросила Анна подругу, взяв её за руку. Рука была теплая, живая.
— Нет, Анют. Твоё время ещё не пришло. Я как узнала, что с тобой приключилось, так расстроилась! — Юля с грустью смотрела на Анну.
— Юль. Мне некуда идти. Забери меня отсюда! Здесь ужасный запах! Старушка эта несчастная всё время стонет… нет моих сил.
— А что стонет-то? — Юля посмотрела на кровать, где лежала соседка Анны по палате.
— Напиться она не может. Не может глотать… — сама Анна говорила чисто и внятно, как раньше.
— Так возьми и напои! — Юля стала таять, истончаться.
— Юль… куда ты? Не оставляй меня здесь! — крикнула Анна и зажмурилась.
Когда она вновь открыла глаза, в отделении погасили свет. Старушка притихла. «Может, умерла»? — подумала Анна. — «Отмучилась, бедняжка». Но, только она так подумала, как услышала знакомое:
— Пить! Дайте пить…
Анна повернула голову. «Возьми и напои» — вновь донесся до её сознания Юлин голос. Анна попробовала встать, но не тут-то было. Рука и нога были, как не свои.
— Христа ради… пить… — снова запричитала старуха.
Анна Федотовна упёрлась здоровой рукой в металлический поручень кровати и опустила действующую ногу на прохладный пол. Корячась и обливаясь потом от напряжения, шажок за шажком, она с огромным трудом подкатила свою кровать к соседкиной. Взяла свою бутылку с кровати и поднесла к губам старухи.
Та, к её великому изумлению, начала пить. Всю бутылку выпила, на дне осталось самая малость.
— Спасибо, дочка! — выдохнула она, — Да наградит тебя Матерь Божья за твою доброту!
В палате царил полумрак, но Анна видела, что старуха улыбается. Обратно Анна откатилась гораздо быстрее. Ей показалось, что тело её стало оживать.
Утром пришла медсестра, и подойдя к соседней койке, тут же резко развернулась и вышла. Вскоре хмурый санитар привёз каталку, ловко переложил на неё тело старухи, накрыл простынёй и увёз.
— Это я её убила… нельзя было давать ей пить! — корила себя Анна.
Во время обхода она сказала Никите Петровичу о том, как ночью напоила больную. А утром та умерла.
— Это невозможно. Это был сон. — мягко сказал врач, поглаживая её руку, — сон, ничего больше! Вы не могли бы встать самостоятельно, и тем более, подкатить кровать. Колёса на фиксаторах. Понимаете? — Он взял рукой за металлическую дугу и продемонстрировал устойчивость кровати.
Анна бросила взгляд на бутылку, в которой осталось совсем мало воды, хотела сказать о том, что старуха перед смертью выпила почти всю, но передумала. Довод врача о фиксаторах кроватных колёс поколебал её уверенность в том, что случившееся ночью — не сон.
Прошло несколько дней. Анна Федотовна лежала, смотрела в потолок, и сама не заметила, как задремала. Вдруг она почувствовала лёгкое прикосновение к своему лицу. Она открыла глаза и заплакала. Её сын, Олег, стоял перед ней с букетом цветов.
— Мама…
— Олежек! Боже мой! Я думала, никогда больше тебя не увижу!
— Прости меня, мама. Я виноват. Прости, если сможешь. Я больше не… в общем, завязал. Прохожу реабилитацию. Ремонт делаю дома. Тебе понравится! Ты, главное, поправляйся, мам.
Когда Олега сажали в машину, он не буянил, был тих и подавлен.
— Куда его? — спросила тогда одна из соседок у старшей по подъезду.
— Это наш Аверьяныч выхлопотал курорт этому наркоше! Теперь ссать в лифте будет некому! Наконец-то! — не сводя злобного взгляда с тощей фигуры Олежека, откликнулась та.
Это была правда. Отставной лётчик воспользовался связями, хотя раньше никогда этого не делал. Олега увезли в военный госпиталь по его протекции. Там долго приводили в чувство: капали литрами физраствор, делали специальные процедуры. Когда пациент пришёл в себя, Пётр Аверьянович поговорил с ним. Парень был в ужасе от того, каких дров наломал, и сразу поехал к матери.
— Почему? Почему ты помогаешь этому торчку? — удивлялась Оксана Ивановна. Она была несколько раздражена тем, что муж, который никогда и ни о чём не просил своих высокопоставленных знакомых, вдруг сделал исключение для чужого человека, тем более такого никчемного, как Олежек.
— Потому что могу, — ответил Пётр и серьёзно посмотрел на жену.