— Чего я наделал? – спросил он, совершенно не понимая жену.
— Почему ты лежишь? На улице день, а ты уже на диване растянулся. Неужели ночью не выспался? – Маша удивленно смотрела на Ивана, обнаружив его в таком положении, хотя она отлучилась всего на пару часов.
— Да что-то мне нехорошо, — сказал Иван, перевернувшись на спину.
Маша подошла к столу и заметила нарезанные огурцы. На кухонном столе стояла начатая бутылка.
— А это откуда у нас? – спросила она, поднимая бутылку и понюхав содержимое. – Ваня, откуда ты это взял?
— Да где берут? Конечно же, в магазине.
Маша подошла ближе к мужу.
– Ваня, ты чего наделал?
Иван моргнул, растерявшись от вопроса. Ведь ничего особенного не сделал, всего лишь взбодрился после праздника.
— Чего я наделал? – спросил он, совершенно не понимая жену.
Она тряхнула бутылкой. – Ты зачем это? А?
— Да чего «это»? – не понимал Иван.
— Ох, горюшко… ты понюхай, да на этикетку глянь…
— Ну, что там не так?
— А ты сам не чувствуешь? Ты же только что сказал, что худо тебе… а я и сама вижу: бледный вон какой. Тошнит, поди?
Иван испуганно посмотрел на жену и кивнул.
– И правда, чего-то не так… может скорую вызвать…
— Ага, хватился, скорую ему… какая тебе нынче скорая? Пока до нашего села доползет… да и не поедут тебя спасать в такую даль. – Маша села рядом и заголосила. – Ой, как же ты не заметил, чего хлебнул… ой, что же я делать буду… без тебя…
— Маша, ты чего? Все так плохо?
— Хуже некуда.
— Так это… давай санавиацию вызовем… пусть спасают меня, а то и, правда, в глазах туман…
— Совсем умом тронулся, какая авиация, ты хоть знаешь, сколько стоит вертолет в воздух поднять…
— Чего делать-то? Мне и впрямь дурно… это чего они мне подсунули? Может таблеточку дашь? – схватив жену за руку, спросил Иван.
— Если только для облегчения твоего ухода, — сказала Маша.
— Какого ухода? Я не хочу уходить…
— Так и я не хочу… а придется… осталось тебе час от силы. Разве ты не знал про такие случаи – раз и нет человека.
Иван попытался подняться.
– Да ну, не может быть…
— Лежи, так хоть силы сбережешь, может, подольше протянешь. – Она уложила мужа, накрыв покрывалом. – Ох, сокол ты мой ясный, лежи, а я рядышком побуду. Ты лучше в оставшееся время повинись, вспомни, может, грех какой на тебе…
— Да какой грех, Маша?! Грех, что я гадость эту в себя пропустил… как же не заметил… ох, худо мне…
— Ну, а в прошлом году на юбилее у Сверчковых, помнишь, с Натальей выплясывал…
— Так ты сама меня подтолкнула, сказала, чтобы подвигался…
— Я разрешила, а ты и рад был, когда она тебе глазки строила…
— Да ты что, Машка, я ведь за всю жизнь ни разу, никогда, мы же вместе, рядышком с тобой, клянусь, одна ты у меня.
— Ой, Ваня, и ты один у меня, ой как же я теперь…
Иван, сложив руки на груди, смотрел в потолок.
За какие-то минуты осунулся, казалось, похудел.
– Всё, Маша, сам чую, что конец пришел… прости, ежели, что не так…
— Ванечка, погоди, хоть рассола принесу тебе, напоследок глотни…
— А можно? – спросил муж.
— Теперь, Ваня, всё можно.
Маша принесла рассол.
– Пей, родненький мой… а хочешь, я тебе бульончика подогрею…?
— А хуже не будет?
— Да куда уж хуже?! Похлебай бульона куриного, теперь все можно…
Иван смиренно принимал ложку за ложкой вкусного бульона, позволив покормить себя как маленького. Потом вдруг опомнился.
— Машка! Твою дивизию! Чуть не забыл! Вот сейчас бы «коньки отбросил», а ты бы и не знала, так бы и не нашла… у меня же заначка…
— Какая заначка?
— Моя заначка! Глянь, там, в сенях, за шкафчиком… иди, глянь.
Через пять минут Маша принесла, завернутые в целлофановый пакет деньги. Это были аккуратно сложенные крупные купюры.
— Ваня, это зачем? это куда? или чувствовал, что уже скоро конец и отложил себе?
— Да это я тебе отложил. На день рождения, — признался Иван.
— Мне?!
— Да, Машка, тебе. Посчитай, там должно быть ровно шестьдесят одна тысяча. Тебе же шестьдесят один через неделю исполнится, вот я и отложил шестьдесят одну тысячу… такой вот подарок от меня.
Маша, уронив голову на грудь мужу, зарыдала.
– Ой, Ванечка, какой же ты у меня хороший! Что же я… такого мужика должна лишиться? Да ни за что!
Она перестала плакать. – Ваня, ешь бульон. А я тебе сейчас чайку горячего сделаю…
— Спасибо, Машка, хоть напоследок побалуюсь чайком, любили мы с тобой чаевничать. – Иван заплакал. – Сколь там мне еще осталось? Глянь на часы, а то может, и чаю выпить не успею…
— Ваня, так уж давно время прошло… а ты живой. Слышь, Ваня, может, обойдется… а ну встань, родимый, приподнимись, пойдем к столу… вот так. Не штормит тебя?
Слушай, может и впрямь пронесло. Иван сел за стол, и отведав тарелочку куриного супчика, снова лег на диван.
Послышались шаги.
— Ой, никак кум пришел? – заметила Маша. – Ты, лежи, ты болеешь, а я встречу, спрошу, чего надобно.
Иван от любопытства приподнялся, еще не веря до конца, что ему стало легче. Кум Пётр что-то спросил у Маши, и она открыла шкафчик и достала бумажный пакет с мукой. Иван догадался, что, скорей всего, кума попросила муки, вот и отправила Петра. Пока Маша отсыпала муку, Пётр, заметив бутылочку, оставшуюся на столе, открыл ее и налил.
— Погоди, — голос Ивана потерялся где-то из-за испуга. Но не успел и шагу сделать, как Пётр намахнул эту стопочку, а жена Маша и глазом не моргнула.
— Стой! – Иван босиком кинулся к куму. – Это же отрава!
— Где отрава? – не понял Пётр.
— Ой, Ваня, да ляг ты уже, тебе отлежаться надо, — сказала жена.
— Ты видела? – спросил он жену. — Нет, ты видела? Ты зачем его не остановила? Ты отравить его хочешь?
— Да не отравится он… и ты не отравишься, ложись уже, болезный.
— Чего у вас тут такое? – не понял Пётр.
Петя, на вот муку и иди домой, тебя там Надежда ждет, – сказала хозяйка.
— Нет, ну я могу и посидеть, мы вон с Иваном присядем…
— Хватит присаживаться, вы и так три дня сидели, тридцатого начали и по сей день…
Выпроводив Петра, Маша убрала бутылочку подальше в шкаф – от греха подальше.
— Я не понял: это сейчас чего было? Он при тебе пропустил, а ты – молчок. Это значит нормально все?
— Ложись, иди, — сказала жена.
— Нет, я не понял… это зачем было? – Иван, окончательно оклемавшись, наступал на жену, и ей пришлось закрыться в спальне.
Стукнув кулаком в дверь, закричал: — Да ты как могла! Я ведь и в самом деле чуть не помер…
— А нечего было праздновать три дня. Мало тебе было со сватами, с кумовьями, так ты еще «догнал»…
— Я из-за тебя чуть живой был… поверил, что и впрямь палёная…
— Вот видишь, как я тебя «оживила», хоть в пляс пускайся, — ответила жена.
Иван ушел в зал и сел за стол. Маша вышла следом. Он опустил голову и завыл: — Заначка-аааа…. твою дивизию… спалился я…
Маша села рядом. – Ну и чего выть? Никуда не делась твоя заначка…
— Ты не понимаешь… я вот этими руками… вот этими рабочими руками собирал… и спалился.
До самой ночи Иван не разговаривал с женой.
Когда легли спать, оба оказались на разных краях кровати, а межу ними, хоть КАМАЗ проезжай.
Первой заговорила Маша: — Ваня, ну ладно, чего ты… живой ведь.
— Ты у меня праздник украла, — недовольно буркнул Иван.
— Какой праздник, Ваня? Праздник уже прошел.
— А день рождения – не праздник что ли?
Маша приподнялась и посмотрела в лицо мужу. – Так это же мой день рождения! Понимаешь, мой!
— Ты ведь моя жена, так? Значит, и твой день рождения — это и мой праздник тоже. Я хотел устроить тебе сюрприз, при гостях вручить шестьдесят одну тысячу… а теперь всё испорчено…
Маша молча легла рядом, не отводя взгляда от Ивана. – Ну что, Ваня, я снова спрятала заначку. Если хочешь, могу вообще о ней забыть, — она придвинулась ближе, заботливо подтянула одеяло, чтобы он не замерз.
Они лежали в тишине, пока Иван не протянул руку, и Маша, без слов, положила голову ему на плечо.
— А если бы я правда… умер, — прошептал он.
— Ваня, да как ты можешь такое говорить? Я бы никогда не позволила этому случиться. Я тебя никуда не отпущу, ни на тот свет, ни куда бы то ни было.
Тишина ночи только подчеркивала их близость. Во дворе изредка раздавался лай пса Кешки, охранявшего их покой. Они лежали рядом, слушая тишину, и не знали, что оба, несмотря на всё, улыбаются, счастливы просто потому, что они вместе.