«Довольна, что разрушила мою жизнь? Кто рассказал его жене, что мы здесь живем?» — кричала на меня «мать»
Однажды вечером Наташа вернулась домой с загадочным лицом: «Машка, у меня новость. Я познакомилась с мужчиной».
В пятнадцать лет я впервые разбила зеркало. Не нарочно, конечно. Просто мой кулак сам собой врезался в стеклянную поверхность, когда я в очередной раз услышала: «Ну и страшилище!»
Эти слова принадлежали моей матери. Наташе. Она не любила, когда я называла её мамой. «Какая я тебе мама? Мне всего тридцать три! Меня зовут Наташа!» — говорила она, стряхивая сигаретный пепел в кружку с недопитым кофе.
Странно, но в тот момент меня волновала не боль от порезов, а семь лет несчастий, которые теперь должны были обрушиться на нашу семью. Хотя куда уж больше.
Наташа работала в салоне красоты. Днем она делала укладки клиенткам и записывала их на маникюр, а вечерами примеряла на себя образы из глянцевых журналов. В её шкафу было больше одежды, чем у всех остальных жильцов нашей коммуналки вместе взятых. Наташа была красивой — с идеальными скулами, тонкой талией и длинными стройными ногами. Всё, что мне от неё не досталось.
— Маша, ты бы хоть челку подстригла, что ли, — морщилась Наташа, когда я появлялась на кухне за завтраком. — На тебя же смотреть страшно.
Мой отец ушел, когда мне было три года. Точнее, его выгнала Наташа после очередного запоя. Я его почти не помнила. Только смутный образ большого человека с добрыми глазами, читающего мне сказки перед сном. И запах – смесь табака и хвойного одеколона. Иногда я придумывала, что он вернётся. Успешный, красивый, в дорогом костюме. И заберёт меня с собой.
Жили мы в старой коммуналке на окраине города. Одна комната и общая кухня с еще тремя семьями. В нашей комнате помещались только две кровати, шкаф и трюмо с треснувшим зеркалом, перед которым Наташа могла проводить часы. Места едва хватало, чтобы развернуться, но она умудрялась устраивать здесь свидания.
— Машка, погуляй часика три. К нам Валера придет, — сказала Наташа вечером, накручивая волосы на плойку.
— На улице дождь, — я кивнула в сторону окна, по которому барабанили тяжелые капли.
— Ну и что? Сходи в библиотеку. В кино. К подружкам. Ах да, у тебя же нет подружек, — Наташа хмыкнула, нанося помаду.
У меня действительно не было близких друзей. В школе меня считали странной. Я не умела краситься, не интересовалась мальчиками и одевалась в секонд-хенде. «Серая мышь», — так меня называли одноклассницы. В отличие от Наташи, я ненавидела привлекать к себе внимание.
— Могу у Колхозника посидеть. Он обещал починить мой старый плеер, — сказала я, натягивая растянутый свитер.
Колхозником мы называли соседа по коммуналке — пожилого мужчину с золотыми руками. Он ремонтировал всё: от протекающих кранов до сломанной электроники. Наташа презрительно фыркала, когда я проводила время в его комнате, заставленной странными механизмами и инструментами. «Опять к своему Кулибину пошла? Смотри, чтобы руки не распускал».
Но Колхозник никогда не распускал руки. Он учил меня паять микросхемы, рассказывал про устройство радиоприемников и угощал чаем с баранками.
— Привет, соседушка, — улыбнулся он, открыв дверь. — Опять мамка выгнала?
— Она не мамка, она Наташа, — автоматически поправила я, проходя в его комнату.
— Ну-ну, — кивнул Колхозник. — А я твой плеер починил. Садись, показывать буду.
Следующие два часа пролетели незаметно. Я слушала его рассказы о работе на секретном заводе в советское время, о том, как он изобрёл какое-то важное устройство, но его украл начальник. Возможно, половина этих историй была выдумкой, но мне было всё равно. В его комнате, пахнущей канифолью и металлом, я чувствовала себя в безопасности.
Когда я вернулась домой, Наташи уже не было. На кровати лежала записка: «Уехала с Валерой на дачу. Вернусь в воскресенье. Еда в холодильнике».
Это была пятница. Значит, у меня впереди два дня свободы.
Понедельник начался с крика Светки Королёвой:
— Машка! Это правда? Твоя мать сбежала с директором нашей школы?
Я замерла посреди школьного коридора. Десятки глаз впились в меня, ожидая реакции.
— Что?
— Не прикидывайся! Все уже знают! Королёва говорит, что видела их вместе в ресторане, а потом они уехали на его машине. И он бросил жену!
Директор нашей школы, Валерий Петрович, был известен своей строгостью и правильностью. Подтянутый мужчина лет сорока пяти с аккуратной бородкой. Он всегда здоровался со мной в коридорах, но никогда не выделял среди других учеников. И да, я знала, что у него есть жена и двое детей. Их фотография стояла на столе в его кабинете.
— Это не мое дело, — я пожала плечами и попыталась протиснуться к классу.
— Смотрите, ей плевать! — закричала Светка. — Такая же ш…, как и её мамаша!
Я не помню, как моя рука взлетела и впечаталась в её лицо. Помню только звук пощечины и ошеломленное выражение Светкиных глаз.
Следующие два часа я просидела под дверью директорского кабинета, ожидая вызова на ковер. Но Валерия Петровича не было на месте. Вместо него меня отчитывала завуч — сухая женщина с поджатыми губами.
— Драки в школе недопустимы, Мария. Мы вынуждены вызвать твою маму.
— Она в отъезде, — соврала я. — Командировка.
— Тогда отца.
— У меня нет отца.
Завуч тяжело вздохнула:
— Что ж, придется отстранить тебя от занятий на три дня. И я жду твою мать в четверг.
Я вышла из школы с чувством странного облегчения. Три дня свободы. Три дня без насмешек и шепота за спиной.
Наташа вернулась во вторник вечером. Счастливая, с горящими глазами и новым колечком на пальце.
— Машка! Кажется, я влюбилась! — она кружилась по комнате, разбрасывая вещи. — Валера такой… такой надежный. И у него есть деньги. Представляешь, он хочет, чтобы мы жили вместе! В его квартире!
— А как же его жена? И дети? — спросила я, не поднимая глаз от книги.
Наташа остановилась.
— Ты откуда знаешь?
— Вся школа знает. Он же директор.
— Вот черт… — она присела на кровать. — Слушай, Маш. Я не виновата, что он в меня влюбился. Он сам сказал, что у них с женой давно все кончено. Они только ради детей вместе…
— Меня выгнали из школы на три дня. За драку. В четверг ты должна прийти к завучу.
— Господи, только этого мне не хватало! — Наташа вскочила. — Ты что, не могла сдержаться? И о чем мне говорить с этой старой каргой?
— О моем поведении, — я пожала плечами. — И о том, что ты встречаешься с директором школы.
Наташа замерла, а потом её лицо исказилось:
— Ах ты, дрянь неблагодарная! Я тут жизнь пытаюсь нашу наладить, а ты… Как ты посмела устроить эту сцену?
— Я не устраивала. На меня напали.
— Кто? Кто посмел напасть на мою дочь? — её голос звучал фальшиво, как в дешевой мелодраме.
— Какая я тебе дочь? Тебе всего тридцать три, — процедила я её же словами.
Пощечина обожгла мою щеку. Наташа никогда раньше не била меня. Кричала — да. Оскорбляла — постоянно. Но не била.
— Ты… ты… — она задыхалась от ярости. — Ты все мне испортишь! Я знаю! Ты как твой папаша — вечно всё портишь!
Я молча собрала учебники в рюкзак, взяла куртку и вышла из комнаты. Наташа кричала что-то вслед, но я уже не слушала. Ноги сами принесли меня к двери Колхозника. Он открыл не сразу — видимо, уже спал.
— Машенька? Что случилось? — его глаза за толстыми стеклами очков выглядели встревоженными.
— Можно я у вас переночую? На полу, на коврике…
Он молча отступил, пропуская меня в комнату.
— Наташа? — спросил он, когда я устроилась на старом диване, застеленном чистой простыней.
Я кивнула.
— Эх, горе луковое, — вздохнул Колхозник. — Спи. Утро вечера мудренее.
Но мудрее не стало. Наташа не разговаривала со мной три дня. А в четверг, вместо того чтобы пойти в школу, она объявила:
— Собирай вещи. Мы переезжаем.
— Куда?
— К Валере. Он сказал, что ты тоже можешь жить с нами.
— А как же школа?
— Переведешься в другую. Подальше от этих сплетников.
— Я не хочу.
Наташа замерла, держа в руках свою любимую блузку.
— Что значит не хочу?
— Я не хочу переезжать. И менять школу не хочу.
— Да ты в своем уме? — она всплеснула руками. — Ты представляешь, как мы будем жить? Трехкомнатная квартира в центре! Никаких соседей! Нормальный туалет, а не это корыто в конце коридора!
— Тогда езжай сама.
— И куда ты денешься? Думаешь, тебя твой Колхозник приютит?
— Мне скоро шестнадцать. Я могу работать.
— Машка, — Наташа вдруг сменила тон. — Доченька. Ты что, не понимаешь? Это наш шанс. Валера обещал тебе помочь поступить куда захочешь. У него связи. Машенька, ну пожалуйста…
В её глазах стояли слезы. Настоящие или нет — я не знала. И не хотела знать.
— Хорошо, — сказала я. — Но у меня будет своя комната. И он не будет указывать, что мне делать.
— Конечно, солнышко, — Наташа просияла. — Всё будет хорошо, вот увидишь!
Квартира Валерия Петровича оказалась действительно просторной. Три комнаты, большая кухня, ванная с джакузи. Всё как в кино. Мне досталась комната его дочери, которая теперь жила с матерью в другой квартире. Розовые стены, плюшевые игрушки на полках, постеры с поп-звездами. Я чувствовала себя захватчиком.
Первые несколько недель прошли относительно спокойно. Наташа порхала по квартире, играя роль идеальной хозяйки. Валерий Петрович был вежлив, но держался на расстоянии. «Дай ей время привыкнуть», — слышала я его шепот по вечерам.
В новой школе никто не знал о моей связи с директором, бросившим семью. Здесь я была просто новенькой — тихой девочкой с хорошими оценками. И меня это устраивало.
Но как-то раз, возвращаясь домой, я встретила у подъезда женщину лет сорока. Она преградила мне дорогу:
— Ты ведь Маша? Дочь этой… Натальи?
Я молча кивнула.
— Передай своей гулящей матери, что она еще пожалеет об этом. И ты пожалеешь. Он все равно к нам вернется.
Это была жена Валерия Петровича. Я видела её на фотографиях — красивая статная женщина с грустными глазами.
— Это не мое дело, — сказала я.
— Нет, твое! — она схватила меня за плечо. — Ты живешь в комнате моей дочери! Спишь на её кровати! Как ты смеешь говорить, что это не твое дело?
Я вырвалась и побежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Сердце колотилось как сумасшедшее. Дома никого не было. Я заперлась в своей — чужой — комнате и разрыдалась.
Вечером я рассказала Наташе о встрече.
— Эта сумасшедшая посмела тебя трогать? — вскипела она. — Валера! Ты слышишь? Твоя психопатка напала на моего ребенка!
Валерий Петрович побледнел:
— Я поговорю с ней. Это недопустимо.
— Поговоришь? — Наташа вскочила. — Ты должен подать на неё заявление! Это угрозы! Преследование!
— Наташа, — его голос стал жестким. — Это мать моих детей. Я не буду писать на неё заявление.
— А, понятно, — Наташа скривилась. — Значит, её детей ты защищаешь, а моего — нет!
— При чем тут это? Просто не стоит раздувать скандал…
— Скандал? Ты боишься скандала? А о чем ты думал, когда бросал семью ради меня?
Я тихо вышла из комнаты. Их крики еще долго разносились по квартире, пока не хлопнула входная дверь. Валерий Петрович ушел, громко пообещав «проветрить голову».
Наташа напилась. Я нашла её на кухне, рыдающей над бутылкой вина.
— Ну что, довольна? — она подняла на меня опухшие глаза. — Разрушила мою жизнь?
— Я ничего не разрушала.
— Нет? А кто рассказал его жене, что мы здесь живем? Кто устроил эту встречу?
— Ты с ума сошла? Откуда мне знать, где она живет?
— Врешь! Ты всегда меня ненавидела! Всегда завидовала!
Она вскочила, опрокинув стул.
— Чему мне завидовать? — я отступила к двери. — Тому, что ты спишь с женатыми мужиками? Или тому, что ты пьешь в одиночестве?
Наташа замахнулась, но я увернулась. Её рука врезалась в стену, и она взвыла от боли.
— Убирайся! — закричала она. — Убирайся из моего дома!
— Это не твой дом, — сказала я спокойно. — Это его дом. И он скоро вернется к жене. Потому что такие, как ты, нужны только на время.
Я не знаю, откуда взялись эти слова. Они просто вырвались — жестокие, беспощадные. Как будто говорил кто-то другой.
Наташа застыла, а потом медленно опустилась на пол и разрыдалась. Громко, отчаянно, как ребенок.
— Я старею, Машка, — всхлипывала она. — Мне уже тридцать три. Скоро никому не буду нужна. Ни мужикам, ни салону. Кому нужна старая администраторша?
Я стояла, не зная, что делать. Часть меня хотела обнять её, утешить. Другая часть — убежать как можно дальше.
— Если бы ты была нормальной дочерью, — продолжала Наташа сквозь слезы, — было бы не так страшно. Я бы хоть знала, что ты будешь рядом. А ты… ты чужая. Всегда была чужой.
— Я твоя дочь, — сказала я тихо. — Хочешь ты этого или нет.
— Дочь? — она горько рассмеялась. — Маша, ты на себя в зеркало смотрела? Где во мне эти волосы? Эти глаза? Этот… — она сделала неопределенный жест, — характер?
Я замерла.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Забудь. Я пьяная, — она попыталась встать, цепляясь за стол.
— Нет, договаривай, — я схватила её за руку. — Что ты имеешь в виду?
Наташа посмотрела на меня мутными глазами, а потом вдруг рассмеялась:
— А, какая разница! Всё равно всё катится в тартарары. Ты не моя дочь, Машка. Ты дочь Валькиной сестры. Она залетела по глупости в шестнадцать и сдала тебя в детдом. А я тебя оттуда забрала. Пожалела. Дура была жалостливая.
Мир вокруг меня закружился. Комната поплыла.
— Ты врешь, — прошептала я.
— Зачем мне врать? — она пожала плечами. — Я тебя вырастила. Денег на тебя потратила немерено. А ты… Неблагодарная. Как и твоя мамаша была.
— Где она? Моя настоящая мать?
— А черт её знает. Говорят, спилась. Или уехала куда-то, — Наташа запрокинула голову. — Найдешь — передавай привет.
Я вышла из кухни, чувствуя, как немеют ноги. В голове стучала только одна мысль: «Бежать. Сейчас же».
Я побросала в рюкзак самое необходимое — документы, немного одежды, деньги, которые копила на поступление. В последний момент прихватила фотографию, на которой была запечатлена пятилетняя я и молодая Наташа. Она тогда еще улыбалась мне.
Перед уходом я заглянула на кухню. Наташа спала, положив голову на стол.
— Прощай, — сказала я тихо. — Спасибо, что не оставила меня в детдоме.
Три дня я жила у Колхозника. Он не задавал вопросов, только кормил меня супом и ставил чай с баранками. На четвертый день пришла Наташа. Трезвая, с опухшими от слез глазами.
— Машка, — сказала она, присаживаясь на край дивана. — Прости меня. Я… я не должна была говорить тебе это. Особенно так.
Я молчала.
— Валера вернулся к жене, — продолжила она. — Сказал, что это была ошибка. Что дети важнее.
— Мне жаль, — сказала я, и странно — это была правда.
— Мы можем вернуться в нашу комнату. Я поговорила с хозяйкой, она согласна.
— Зачем тебе это? — я подняла на неё глаза. — Зачем я тебе? Я даже не твоя дочь.
— Ты — моя, — она неожиданно взяла меня за руку. — Я забрала тебя, когда тебе было всего несколько дней. Я меняла тебе подгузники, кормила с ложечки, учила ходить. Ты — моя дочь, Маша. И всегда ею была.
— Но ты меня не любишь.
— Люблю, — она опустила глаза. — Просто не умею показывать. Мать у меня такая же была — злая, вечно недовольная. И я… я не знаю, как по-другому.
Мы молчали. За окном шел дождь — точно такой же, как в тот день, когда я разбила зеркало.
— Я хочу найти её, — сказала я наконец. — Мою биологическую мать.
Наташа вздрогнула.
— Зачем? Она отказалась от тебя.
— Мне нужно знать. Понять, откуда я такая. Почему я… другая.
— Ты не другая, — Наташа вдруг улыбнулась. — Ты просто намного лучше нас всех. Умнее. Сильнее.
Эта улыбка — искренняя, без привычной ехидцы — напомнила мне те давние времена, когда мы с ней были по-настоящему близки. До того, как я выросла и стала напоминанием о её возрасте. До того, как её красота стала её проклятием.
— Я помогу тебе, — неожиданно сказала Наташа. — Найти её, если хочешь. У меня есть её фамилия.
— Правда?
— Да. И еще, — она достала из сумки конверт. — Это твое свидетельство о рождении. Настоящее. Я его забрала, когда оформляла опеку.
Я взяла желтоватый листок. «Мария Викторовна Светлова» — гласила строчка. Место рождения — наш город. Мать — Светлова Анна Игоревна. Отец — прочерк.
— Анна, — прошептала я.
— Она была совсем девчонкой, когда родила тебя. Испугалась, наверное.
Мы вернулись в нашу старую комнату в коммуналке. Ничего не изменилось — те же облезлые обои, те же скрипучие кровати, то же треснувшее зеркало. Но что-то было иначе. Наташа перестала красить волосы в ядовитый блонд. Отказалась от тонны косметики. Нашла новую работу — продавцом в магазине одежды.
— Надоело быть красивой безделушкой, — сказала она, когда я удивленно подняла брови. — Пора становиться человеком.
А я начала поиски Анны Светловой. Расспрашивала соседей, проверяла социальные сети, поднимала старые справочники. Колхозник помогал — его связи среди технарей старой закалки оказались бесценными.
И вот однажды холодным ноябрьским вечером я стояла перед дверью обычной двухкомнатной квартиры в спальном районе. Сердце колотилось так, что казалось, его слышно на весь подъезд. Наташа осталась ждать на лавочке у дома — «Это твой момент, Машка. Твой разговор».
Дверь открыла женщина средних лет в простом домашнем платье. Каштановые волосы, собранные в небрежный пучок. Высокий лоб. Серо-зеленые глаза — точь-в-точь как у меня.
— Здравствуйте, — мой голос дрожал. — Меня зовут Маша. Маша Светлова. И кажется… я ваша дочь.
Она смотрела на меня, не мигая. Секунда. Две. Три.
А потом её глаза наполнились слезами.
— Господи, — прошептала она. — Это правда ты? Машенька?
— Да, — кивнула я, чувствуя, как по щекам текут слезы. — Это я.
Мы сидели на кухне — маленькой, уютной, заставленной цветами в горшках. Анна делала чай, то и дело оборачиваясь, словно боялась, что я исчезну.
— Я искала тебя, — сказала она, наконец присаживаясь напротив. — Когда одумалась, повзрослела. Но мне сказали, что тебя удочерили. Что у тебя всё хорошо. Что лучше не травмировать ребенка.
— Когда? — я сжала в руках чашку с чаем. — Когда вы начали искать?
— Когда тебе было пять, — она опустила глаза. — Я тогда только институт закончила, работу нашла. Думала, что смогу забрать тебя. Но было поздно.
Я молчала, разглядывая её лицо. Морщинки в уголках глаз. Тонкие губы. Высокий лоб с залегшей между бровями складкой — точь-в-точь как у меня, когда я волнуюсь.
— Расскажите о себе, — попросила я. — Кто вы? Чем занимаетесь?
— Я преподаю литературу в университете. Живу одна. Книги, кошка, студенты — вот и вся моя жизнь, — она нервно улыбнулась. — А ты? Тебе ведь уже… шестнадцать?
— Почти, — кивнула я. — Учусь в школе. Хочу поступать на факультет электроники.
— Любишь физику? — в её глазах мелькнуло удивление.
— И математику. И вообще точные науки.
— А я гуманитарий до мозга костей, — она вдруг рассмеялась. — Стихи пишу с детства. Даже книжку издала пару лет назад. Сборник стихов.
— Можно посмотреть?
Анна встала, вытерла руки о передник и вышла из кухни. Вернулась с тонкой книжечкой в мягкой обложке. «Осколки зеркала. Стихи. Анна Светлова».
— Почему такое название? — спросила я, перелистывая страницы.
— Потому что наша жизнь — это множество отражений. Разбитое зеркало, каждый осколок которого показывает что-то своё, — она присела рядом. — Знаешь, я ведь тебе колыбельные сочиняла, когда была беременна. И потом, когда отдала… продолжала писать. Как будто ты могла их услышать.
В книге было стихотворение, которое называлось просто «М.». Я начала читать и не могла остановиться:
Прости меня, дочка, что я не осталась, Что я испугалась, малодушной была. Что я лишь любовью в стихах прикрывалась, Но в жизни любить тебя сил не нашла.
Ты где-то растешь, не похожа на маму, Другою рукой заплетаешь косу. И я свою боль, и я свою свою драму С собою одною сквозь годы несу.
Я закрыла книгу. На глаза наворачивались слезы, но я сдерживалась. Сейчас нельзя. Сейчас нужно быть сильной.
— Кто мой отец? — спросила я прямо.
Анна вздрогнула.
— Мальчик. Такой же глупый подросток, как и я. Он исчез, когда узнал о беременности. Уехал в другой город, поступать. Я не виню его, — она покачала головой. — Мы оба были детьми.
— Вы его любили?
— Думала, что любила, — она провела рукой по волосам — точно таким же движением, как делала я, когда нервничала. — Теперь понимаю, что это была просто юношеская влюбленность. Но он был хорошим человеком. Умным. Добрым.
— Его звали Виктор? — догадалась я, вспомнив отчество в свидетельстве о рождении.
— Да. Витя Самойлов. Любил физику и возился с радиодеталями, — она улыбнулась. — Говорил, что изобретет что-нибудь гениальное. Может, так и случилось — я не знаю. Мы не общались после его отъезда.
Физика. Радиодетали. Всё то, что я любила, что приходило мне так легко. Не от Наташи, с её страстью к нарядам и косметике. От него. От моего настоящего отца.
— Вы… вы не жалеете? — спросила я, глядя в окно. За ним моросил мелкий дождь.
— О чем?
— Что отдали меня.
Анна молчала так долго, что я подумала — она не ответит. Но потом услышала тихий голос:
— Каждый день своей жизни. Каждый божий день. Но знаешь… если бы я оставила тебя тогда, твоя жизнь была бы намного хуже. Я не смогла бы дать тебе то, что дала твоя… приемная мать.
— Наташа, — сказала я. — Её зовут Наташа. Она ждет внизу, на лавочке.
Анна побледнела:
— Она здесь?
— Да. Мы можем позвать её, если хотите.
— Я хочу. Очень хочу поблагодарить её. За то, что вырастила тебя.
Мы с Анной спустились вниз. Наташа сидела, нахохлившись, на мокрой лавочке.
— Замерзла? — спросила я.
— Есть немного, — она поднялась и недоверчиво посмотрела на Анну. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, — кивнула Анна. — Вы, должно быть, Наташа?
— Да, — она выпрямилась, словно готовясь к бою. — Мать Маши.
— И я благодарна вам за это, — просто сказала Анна. — За то, что вы были с ней, когда я не смогла.
Наташа растерянно моргнула:
— Она хорошая девочка.
— Я вижу, — кивнула Анна. — Она чудесная. Вы подниметесь? Я чай заварила.
Мы сидели втроем на маленькой кухне. Три женщины. Такие разные и такие похожие одновременно. Анна рассказывала о своих студентах, о стихах, о том, как пыталась создать семью, но всё время чувствовала пустоту внутри.
— Я ведь замужем была, — призналась она. — Хороший был человек. Всё ждал, когда я рожу ему ребенка. А я не могла. Не могла даже думать об этом после… — она осеклась, глянув на меня.
— После меня, — закончила я.
— Да, — она кивнула. — Казалось кощунством заводить нового ребенка, когда я не смогла удержать первого.
Наташа смотрела в свою чашку. На её лице застыло странное выражение — смесь вины, боли и какого-то облегчения.
— Я не была хорошей матерью, — вдруг сказала она. — Я часто срывалась на Машке. Обзывала. Даже била пару раз.
— Не надо, — я дотронулась до её руки. — Всё в порядке.
— Нет, не в порядке! — она вскинула голову. — Я хочу, чтобы Анна знала. Я не святая. Я ревновала Машку к мужикам, которые заглядывались на меня. Я злилась, что она не такая красивая, как я. Я… я ужасная мать.
— Но вы были рядом, — тихо сказала Анна. — Всё это время. Рядом.
Взгляды двух женщин встретились над столом. Что-то промелькнуло между ними — какое-то понимание, недоступное мне.
— У меня есть предложение, — неожиданно произнесла Анна. — Маша скоро заканчивает школу. Ей нужно будет где-то жить во время учёбы. Я живу одна, у меня есть свободная комната. Что если…
— Вы хотите, чтобы она жила с вами? — Наташа напряглась.
— Если она захочет. И если вы не против.
Наташа молчала, покусывая губу.
— Я не заберу её у вас, — мягко добавила Анна. — Я просто хочу… узнать её. Быть частью её жизни. Если можно.
— А меня вы спросить не хотите? — я встала из-за стола. — Или опять всё решат взрослые?
Они посмотрели на меня с одинаковым выражением растерянности на лицах. Эти две женщины, которые дали мне жизнь — одна биологически, другая — вырастив меня.
— Конечно, это только твое решение, — Анна опустила глаза. — Прости.
— Я подумаю, — сказала я. — Сейчас… сейчас мне нужно просто осознать всё это.
Прошло три месяца. Мы с Наташей вернулись к нашей обычной жизни в коммуналке. Только теперь всё было по-другому. Она больше не водила мужиков. Не пила. Работала продавцом в магазине одежды и, кажется, впервые за долгое время была… не несчастной.
А я каждые выходные ездила к Анне. Мы говорили о книгах, о музыке, о будущем. Она показывала мне фотографии, рассказывала о своей молодости, о своих родителях — моих биологических бабушке и дедушке, которые уже умерли.
— У тебя есть ещё тётя, — сказала она однажды. — Моя сестра Ольга. Она в Германии живет. Я ей сказала о тебе, она очень хочет познакомиться.
Однажды вечером Наташа вернулась домой с загадочным лицом:
— Машка, у меня новость. Я познакомилась с мужчиной.
— Да? — я подняла глаза от учебника.
— Он хороший. Работает автомехаником. Немного старше меня. И… короче, он зовет меня замуж.
— Ты согласилась?
— Не знаю, — она села на кровать. — Он хороший, правда. Но у него двое детей от первого брака. Мальчишки 8 и 10 лет.
— И?
— И я не знаю, Машка! — она всплеснула руками. — Я боюсь. Я ведь даже с тобой не справилась. Куда мне ещё двоих?
Я смотрела на эту женщину, которая столько лет притворялась сильной. За маской заносчивости скрывалась просто напуганная девочка, никогда не знавшая настоящей любви.
— Ты справишься, — сказала я. — Если захочешь. Это же выбор, понимаешь? Ты можешь выбрать быть другой матерью, чем была со мной.
Наташа смотрела на меня широко раскрытыми глазами:
— Правда?
— Правда. И… если хочешь, я тоже буду рядом. Помогать с мальчишками, — я улыбнулась. — У меня теперь как бы два дома будет.
— В смысле?
— Я решила принять предложение Анны, — сказала я. — Буду жить у неё, когда поступлю в университет. Но это не значит, что я бросаю тебя. Просто у нас будет… расширенная семья.
Наташа молчала, глядя в пол. А потом вдруг подняла глаза, полные слез:
— Знаешь, Машка… Я всегда тебя любила. По-своему. Просто не умела показать.
— Я знаю, — кивнула я. — Я тоже тебя люблю. По-своему.
В тот вечер произошло что-то странное. Словно треснувшее зеркало наконец разбилось окончательно — и из его осколков сложилась новая, цельная картина.
Прошло пять лет. Я заканчиваю магистратуру по электронике. У меня есть маленькая квартира-студия, которую я снимаю вместе с парнем — долговязым программистом, обожающим фантастику и мои блинчики по воскресеньям.
Наташа вышла замуж за своего автомеханика. Живут они в соседнем районе в двушке. Мальчишки уже подростки, зовут её «мама Наташа» и регулярно доводят до белого каления своими выходками.
Анна всё так же преподает литературу. Мы видимся раз в неделю — обязательные воскресные обеды, на которые иногда приходит и Наташа со своим семейством. Две мои мамы нашли общий язык. Они такие разные, но в чем-то, глубоко внутри — очень похожие.
Отца я так и не нашла. Виктор Самойлов словно растворился. Может, сменил фамилию. Может, уехал из страны. А может, просто не хотел быть найденным.
Но это уже не так важно. Важно то, что я наконец собрала все осколки своего разбитого зеркала. И в нем отразилась я настоящая — не «страшная дочка красивой мамы», не «брошенный ребенок», а просто Маша. Со своими мечтами, планами, страхами и надеждами.
Жизнь — странная штука. Она разбивается на тысячи осколков и режет тебя до крови, когда ты пытаешься собрать её заново. Но потом, глядя на эти шрамы, понимаешь — именно они делают тебя тем, кто ты есть.
Мне было пятнадцать, когда я впервые разбила зеркало. И двадцать один, когда наконец научилась смотреть в него без страха увидеть отражение чужих ожиданий.
Теперь я просто вижу себя. И мне нравится то, что я вижу.