«Честно говоря, я стал более счастливым без тебя» — сказал бывший муж, но потом не выдержал и выдал всю правду
Можно я как-нибудь заеду? К детям. Просто увидеть. Без всяких намёков.
Вера стояла в очереди в МФЦ, перебирая в телефоне список платежей, когда вдруг услышала знакомый голос за спиной.
— Ну надо же, Вера? — Артём.
Она подняла голову, и сердце будто на секунду остановилось. Перед ней стоял он — бывший муж, человек, с которым было прожито десять лет, и который два года назад ушёл, не оборачиваясь.
Под глазом у него был свежий синяк, мятая куртка, руки в карманах. Он держался с показной лёгкостью, как будто они случайно встретились в школьной столовой.
— Привет, — сказала она сдержанно.
— Очереди как в девяностые, да? У нас на работе вообще анекдот: пошёл за справкой и пропал, — он усмехнулся, почесал шею. Вера не сводила взгляда с его глаза, где темнел свежий синяк. Он заметил её взгляд, махнул рукой: — Слушай, ты не поверишь, как я это заработал. Корпоратив был… Неудачно потанцевал. Ну, в смысле, с одним из бухгалтеров сцепились. Всё подшофе, короче.
Вера кивнула. Она не спрашивала. Не собиралась. Он выглядел усталым. Вся его бодрость была наигранной, как театральный грим, прилипший к лицу после третьего акта.
— Как дети?
— Нормально. Школа, кружки. Саша хочет в бассейн вернуться.
— Вот это правильно! Я тоже думал вернуться в спортзал, да всё никак. Вер, а помнишь, как мы ездили в Абрау? Саша тогда из лодки выпал, а ты в одежде прыгнула… — Он смеялся, будто это была просто милая история из прошлого, а не часть давно перевернутой жизни.
Она не ответила. Только посмотрела на табло с номерками: осталось три человека.
— Ну ладно, не буду мешать. Просто рад был увидеть. Правда, Вера. Ты хорошо выглядишь.
Она кивнула. Улыбаться не хотелось.
Позже, дома пахло сушёным бельём и укропом. Кошка свернулась в кресле. На плите булькала кастрюля с супом, рядом остывали булочки. Вера вошла, сбросила пальто на крючок и тихо выдохнула. Саша в наушниках играл на планшете, Алина раскрашивала что-то фломастерами.
— Мам, можно мультик, пока суп не остыл?
— Только тихий, Лисёнок.
Позже, когда дети легли, она разложила глину на столе. Новая партия. Мягкая, ещё влажная. Надо было доделать пару чашек, но в голове крутились обрывки встречи. Синяк. Фальшивая бодрость.
Его слова: «просто рад был увидеть» — прозвучали неестественно, будто заученные. Ночью она долго лежала с открытыми глазами. Кошка прыгнула на подушку, ткнулась лбом в щёку. Вера гладила её по уху и думала: зачем он подошёл? И почему это всё снова поднялось?
Утром, когда она только достала миски из сушилки, в дверь позвонили. Один раз. Потом сразу второй, нетерпеливый — так всегда звонила Лена.
Она открыла дверь, не заглядывая в глазок.
На пороге стояла Лена — в одной руке упаковка глины, в другой на локте пакет с пирогом.
— Ну привет, хозяйка. Угостишь кофе?
— Привет! Конечно, проходи. У меня новости.
— Какие?
— Вчера в МФЦ видела своего бывшего с фингалом и кривой улыбкой. Я так понимаю, всё как в классике: когда у него не клеится, он вспоминает про тех, кто клеенку на стол стелил.
Вера улыбнулась, сдержанно.
— Ты как всегда драматизируешь.
— Я? Да ты просто не умеешь злорадствовать. А надо бы. Хотя бы иногда.
Лена уже наливала себе чай, разуваясь пяткой. Она была из тех подруг, которые всегда в теме, всегда немного раньше тебя понимают, к чему всё идёт.
— Пирог с вишней, твой любимый. Дети дома?
— Нет, в школе.
— Ну и отлично. Тогда рассказывай. Он чего, решил вернуться в образ отца семейства?
Вера убрала с подоконника чашки, вытерла влажное пятно. Лена смотрела внимательно, не суетливо, но точно.
— Пока ничего. Просто встретились. Пять минут. Я даже не успела понять, что чувствую.
Лена молчала. Потом вздохнула:
— Осторожно с этим. Он не про чувства. Он про себя. Ты теперь другая. Пусть он сам это поймёт.
Вера уселась напротив, подогнула ноги под себя.
— А помнишь, как ты тащила меня на гончарные курсы, а я упиралась, как осёл? — спросила она, наконец улыбнувшись.
— Потому что ты упрямая. Но теперь — смотри, вон кружки сами себя не лепят, — Лена кивнула на стол с глиной. — И магазин растёт.
Они болтали ещё минут двадцать. Про заказы, про Алину, про Сашин проект по биологии. Лена рассказала, как её младший племянник испортил половину посуды в доме — «но это была не наша керамика, так что я не расстроилась».
Когда она собралась уходить, Вера обняла её чуть крепче, чем обычно.
— Спасибо, что зашла.
— Не забывай, кто здесь главный поставщик вишнёвых пирогов.
Вера осталась у окна. Долго смотрела, как Лена уходит, и на душе было немного спокойнее. Она вернулась к кухонному столу, провела рукой по глине. Завтра — снова заказы, снова дела.
Но в голове всё ещё звенел один вопрос: зачем он подошёл.
Ночью Вера снова долго не могла уснуть. Шторы чуть дрожали от сквозняка, на кухне тикали старые настенные часы. Кошка в который раз запрыгивала на подоконник, потом спрыгивала, будто что-то искала. В голове у Веры, как по кругу, крутились обрывки разговоров, лиц, слов. Синяк под глазом. Натянутая улыбка. «Просто рад был увидеть». И — зачем?
Утром всё было, как обычно. Завтрак, сборы, проверка рюкзаков. Саша закапал вареньем рубашку, Алина не могла найти второй носок, кошка уронила с полки карандашницу. Вера успела и сварить кашу, и поругать сына, и собрать заказы. Почти не думала.
Сообщение пришло ближе к полудню. Артём. «Привет. Можно поговорить? Просто… есть кое-что, что я хочу сказать. Если ты не против».
Она не ответила сразу. Положила телефон экраном вниз. Включила чайник. Перемыла две чашки, переставила ложки в ящике. Потом всё же набрала: «Ладно. В парке, сегодня в пять. У фонтана».
Он ждал раньше. Стоял у фонтана, держал кофе в бумажном стакане. Был в другой куртке — аккуратной, будто нарочно выглаженной. Синяк чуть подсошёл, но всё ещё заметен.
— Спасибо, что пришла, — сказал он.
Она только кивнула. Села на скамейку, не снимая перчаток. Он тоже сел, чуть поодаль.
— Я много думал, — сказал он, делая глоток кофе. — Там, знаешь… всё по-другому. Воздух. Люди. Свобода.
Он попытался улыбнуться, будто хотел выглядеть непринуждённо.
— Если честно, моя жизнь стала лучше. Я почувствовал, что могу дышать. Ходил куда хотел, ел что хотел. Никто не спрашивал, когда я вернусь.
Он говорил почти бодро, но Вера заметила, как его рука сжимала и разжимала стакан.
— Только ты не обижайся, ладно? Я ведь не со зла. Просто… тогда казалось, что мне душно.
Он замолчал. И как будто в тишине всё, что он сказал, отозвалось фальшью.
— Но оказалось… пусто, — выдохнул он, уже без интонации. — Всё не по-настоящему.
Он посмотрел в сторону, и голос стал тише:
— Там никто не ждал. Никто не спрашивал, как я спал. Никто не пил чай с лимоном по вечерам. А потом ты начинаешь скучать не по комфорту, а по глазам. По детям. По запаху твоей кухни.
Вера слушала молча. Он говорил тихо, немного сбивчиво. Не давил, не оправдывался. Но будто не мог иначе — проговорить это вслух было частью какого-то внутреннего распада.
— Я знаю, что был мудаком. Не жду, что ты простишь. Просто… мне важно, чтобы ты знала: я всё понимаю. И если бы можно было повернуть назад…
Он замолчал. Плечи чуть опустились. Вера посмотрела в сторону клумбы: там остались сухие стебли, и между ними кто-то положил жёлтую игрушечную машинку.
— Можно я как-нибудь заеду? К детям. Просто увидеть. Без всяких намёков. Поужинать втроём, как раньше.
Вера долго не отвечала. Мысли спутались. Он говорил спокойно, но в этом спокойствии была усталость, почти слом. И всё же — дети. Дети скучали. Она иногда ловила себя на том, что вспоминает его плечо, его руки, знакомый голос на кухне.
— Я подумаю, напишу…
Вечером она всё же написала Артёму: «Заезжай. Воскресенье. К шести. Только ужин. Ты — гость».
Он пришёл с тортом, в свежей рубашке. Принёс детям шоколадки. Рассказал пару старых баек про армию. Саша смеялся. Алина сидела рядом, прижимаясь плечом.
Вера смотрела на всё это будто со стороны. На то, как он старается. Как ловит паузы, улыбается неуверенно. Как будто он всё время боится что-то испортить.
После ужина дети ушли в свои комнаты. Вера собрала со стола, налила себе воды. Артём остался на кухне.
— Ты не изменилась, — сказал он.
— Изменилась. Просто ты не видишь.
Он чуть наклонился ближе.
— Я всё ещё тебя люблю.
Она не отреагировала. Повернулась к раковине.
Он подошёл, протянул руку, коснулся её плеча. Вера отстранилась.
— Ты — гость. Не забывай.
Он кивнул. Медленно. Но глаза потемнели. Он ушёл, не дожидаясь прощания. Дверь хлопнула почти беззвучно.
Следующие дни были обычными. Утренний чай, списки заказов, доносившийся с балкона голос Алины. Вера засыпала поздно. Один раз — прямо на кухне, с пледом на плечах. Перед этим долго сидела в темноте и смотрела в выключенную лампу.
Но когда она проснулась, первым делом разложила по коробкам заказанные чашки. Потому что дела — важнее памяти.
Ночью, на четвёртый день, в дверь снова позвонили.
Артём. С цветами. Растерянный.
— Я запутался. Я всё ещё хочу вернуться. Нам нужно быть вместе.
Вера посмотрела на него спокойно.
— Нам не нужно. Может, тебе — да. А я больше не та, что сидела у окна и ждала шагов в коридоре.
Он не поверил. Посмотрел на неё, как на чужую.
— Ты не справишься одна.
Она кивнула на квартиру. На фотографии. На коробки с заказами.
— Я уже справилась. Ты просто не видел.
Он молчал. Потом ушёл. Без сцены. Просто закрыл за собой дверь.
И это было — правильно.
Утром всё было тихо. Дети ещё спали, в квартире стоял запах молотого кофе и чуть тёплого воздуха из батарей. На подоконнике кошка дремала, поджав лапы. Вера сидела на кухне в халате, с чашкой в руках, и смотрела в окно. Снег медленно ложился на подоконник. Чисто. Ни звука.
Она вспомнила, как четыре дня назад он стоял на пороге с цветами. И как просто всё закончилось. Без скандала. Без обещаний. Без истерик. Только тишина. Странно, но она чувствовала не пустоту, а ясность.
За дверью послышались шаги. Сначала шарканье тапок, потом шорох.
— Мам, мы сырники будем? — спросила Алина, зевая.
— Конечно, — ответила Вера. — Только руки сначала помой.
Саша появился следом, притормозил в дверях.
— А папа больше не придёт?
Вера посмотрела на него. Несколько секунд. Потом встала, подошла, провела рукой по волосам.
— Он приходил, потому что надеялся что-то вернуть. Но понял, что уже поздно. Такое тоже бывает. А у нас с тобой и с Алиной всё по-настоящему — впереди.
Саша кивнул, не глядя. Потом подошёл к сестре, взял её за локоть, и они оба пошли умываться. А Вера вернулась на кухню и поставила сковородку на плиту.
Тесто уже стояло в миске. Она положила ложкой первые комочки, услышала характерное шипение. В этот момент на телефон пришло уведомление — новый заказ. Потом второй. Она даже не открыла — просто улыбнулась. Успеет.
Когда дети вернулись, стол уже был накрыт. Варенье в маленькой пиале, кружки, тарелки. Вера поставила сырники в центр. Запах был такой, что кошка соскочила с подоконника и запрыгнула на табурет.
— Только не тебе, — сказала Вера и пододвинула ей чашку с водой.
Алина подлила себе чаю.
— Мам, а можно в этих тарелках есть? — Она показала на две светло-серые с тёмным ободком, те самые, что Вера лепила ночью, когда не могла уснуть.
— Можно, — кивнула Вера. — Только аккуратно.
Они ели, переговариваясь, перебрасываясь фразами. Без громких слов. Всё — как надо. За окном мела лёгкая позёмка, и в этой позёмке не было ни вчера, ни завтра. Только сейчас.
Когда все поели, Алина ушла рисовать, Саша сел собирать конструктор, а Вера осталась на кухне. Разложила чистые тарелки, вытерла стол. Потом взяла одну из своих — ту, с тонким рельефом по краю, и долго держала в руках.
С этой посудой было что-то большее. Не просто глина, не просто работа. Это было подтверждение. Что она может. Что она уже не ждёт. Не боится.
Она поставила тарелку на полку и вдруг поняла: всё, что было — было нужно. Даже боль. Даже тишина после хлопнувшей двери. Потому что теперь всё иначе.
И не нужно было слов. Просто — утро, дети, сырники и посуда, которую ты сделал сам.
Свобода — это когда ты никого не ждёшь, но всё равно накрываешь на троих. И улыбаешься. Потому что хочешь. А не потому что должен.