Проснулся. Прыгал на ногах-ходулях, выгибая спину коромыслом.
В четыре часа ночи коту приснился кошмар.
Спасаясь, кот выстрелил собой в зеркало шкафа, отрекошетил в меня и снова выстрелил в зеркало. От удара опрокинулся навзничь возле моей кровати. Проснулся. Прыгал на ногах-ходулях, выгибая спину коромыслом.
Шипел — штоэтааа, штоэтааа.
— Что происходит, болван? — испуганно спросила я, силясь вспомнить спросонок, существуют ли кошачьи дурковозы.
— Шшштоэтаа, штооооэтааа? — выл кот и смотрел под кровать стеклянными глазами навыкате.
Хрен его знает, что это — с тоской подумала я, — что ты там разглядываешь. Демонов ночи, пожирателей разума и сердец, вечернюю химеру, морок утренний или смерть соседского попугая, что забрела сюда случайно.
И на всякий случай села, подобрав под себя ноги и закутавшись в одеяло с головой, только глаза остались. Какое-то время мы с котом смотрели друг на друга, несильно раскачиваясь, словно у нас кататонический ступор, один на двоих.
— Ладно, — сказала я.
И заглянула под кровать, не слезая с нее и не снимая с себя одеяла. И почти воткнулась в пол головой, словно гигантская личинка, потому что не могла балансировать руками. Извиваясь, заползла верхней половиной туловища обратно на кровать. Отдышалась.
— Там ничего нет. Только весы. Вишневые, с нарисованной веткой сакуры. Их мне подарил один подонок. Только подонки дарят женщинам весы.
Кота сразу попустило.
Он прыгнул на меня, обнял лапами за шею и начал причитать: «мамычка, моя, мамычка, как страшно, там был Бука, прогони его».
Зачем,- говорю, — его гнать? Буку нашего? Прогонишь, он с собой еще семерых приведет. Чужих. Пусть себе хрустит в углу.
Кот вздрогнул.
— А чем он хрустит?
— Да сухой коркой мандариновой с прошлого года. От моли положила. Спи.
Грета Флай