Мам, а где мои сапоги? Почему не носишь?

Артём возвращался домой. Мать всегда его ждала, как и сестра…

Но на сестру он был обижен.

Однажды привёз матери сапоги с вышитым золотым цветком. Через год он увидел эти сапоги на директрисе местного клуба, когда шёл на танцы.

— Мам, а где мои сапоги? Почему не носишь?

Мать отвела взгляд и начала суетиться у плиты.

— Артём, там каблук. Не могу носить, помнишь, у меня нога подворачивалась?

— Какой каблук? Там ведь его нет…

— Есть, есть… Мне не по возрасту.

— Где они сейчас?

— Оля продала. Ей были малы.

Артём тогда рассердился на сестру, направился в город и купил матери сапоги новые. Денег не пожалел.

Как продавщице сказал, что для матери – женщины пожилой сапоги, чтоб без каблука дала, так она за бурками направилась, выставила перед ним обувь старушечью.

Артём аж обиделся. Неужели он для матери денег пожалеет? И уж из принципа взял самые дорогие – кожа и мех натуральные, финские.

Мать дома надела – аж расплакалась. Мягкие, удобные.

И какого же было удивление Артёма, когда года через два приехал вновь на побывку и увидел эти сапоги на Марине – подросшей племяннице.

— Марина, это ж бабкины сапоги. Я ж их матери дарил.

— Да? Ну… я не знаю. Она мне подарила, – выпалила Марина и хлопнув дверью, исчезла.

А когда мать в калошах на шерстяной носок вернулась из магазина, спросил ее – почему так. Она растерялась, застеснялась и как-то сбивчиво объяснила, что Маришке нужнее…

Артём взъярилися опять на сестру.

— Это чего? Я, значит, матери – подарки. А ты – то продала, то Марине задарила.

— Не кричи! Не я это. Мать сама ей отдала.

— А вы и рады, и схватили, да! Чего матери надо? Пусть в валенках ходит! Я не вам, я ей покупал на свои, на кровные…

Они кричали, ругались, пока не увидели, что мать плачет. Сидит на диване – побелела вся, утирается фартуком и горько плачет.

— Ты чего, мам, не переживай, я тебе ещё куплю! Не плачь…

И сквозь слёзы услышал:

— Не ругайтеся только, не ругайтеся. Не надо мне…

Ольга хлопнула дверью, выскочила во двор. Мать с волнением смотрела ей вслед. А потом вышла тоже. И Артём наблюдал, как унизительно мать ходила за ней, уговаривала, а Ольга брыкала и отходила от неё в сторону, принималась за дворовые дела.

И казалось ему тогда, что не ценят мать, принижают тут, а она и сама не понимает этого по старости своей.

Все это вспоминалось теперь, когда Артём опять ехал домой, к матери и сестре. Пролетали разъезды и полустанки, поезд мчался на северо-восток. Два года уж не был он дома.

Артёму было тридцать с небольшим. Был он русоголов, подборист и суховат. Жизнь его – перекати поле.

Бродяга по натуре. В последнее время он работал на монтаже турбины в сибирском вахтовом поселке. Жили они на пологом берегу реки, рядом с лесозаводом. Кругом – штабеля поваленного леса. А у них – план, спешка, ругань, шипение автогенной сварки, стук молотов и запах карбита.

И вот, наконец, в декабре – отпуск. Заработок – на руки, да ещё и какой, с премией…

Только и дом-то у Артёма, что материнский. Больше нет никакого. Но и его уж своим домом считать трудно. Осталась в доме матери старшая его сестра – Ольга со своим семейством. Дом расширялся, пристроил руками бывшего зятя себе большой каменный зад, раскинулся новыми постройками двора.

Вот только вскоре зятю жизнь сельская надоела, сам он городской был. Развелась сестра с мужем, осталась в доме с матерью и двумя подросшими уже детьми.

Тогда-то про себя Артём и решил, что женится он лет в тридцать, и непременно на своей – из села. Увезет её, и будут приезжать они домой вместе. Он уверен был, что мать присмотрит уж ему двух-трёх невест, и что они непременно будут очень хороши.

Но шло время, девчонки– ровесницы повыходили замуж, уже в школу водили детей. Да и те, кто помладше тоже не ждали его – такого принца. Ну, а юные создания начали называть его – дядя Артём. Дядя Артём удивлялся, расстраивался и смотрел в зеркало, потирая щетину щек. С удивлением видел, что и правда – для них он, скорее, дядя.

Вздрагивал вагон, неярко горели матовые лампочки под потолком. Все приглушенно, тихо. Артёму не спалось.

Промчался с пронзительным гудком встречный поезд, плотной струёй пронеслись мимо освещенные окна. Мимо проплывали темные деревни, реки и озера. Стучали колеса. А Артём все думал – счастлива или несчастна мать?

Тогда с Ольгой они не разговаривали несколько дней, а мать по очереди их уговаривала помириться.

— Ты, Артём, не серчай на Олю-то. Ей нелегко ведь. Марина – девица, Никита растет не по дням, а по часам, не успеваем штаны покупать. А зарплата-то у неё – с гулькин нос, а Колька её пропал, ничего не помогает. А такой мужик, вроде, неплохой был, и вот те на…

— Мам, ну, это не твои проблемы. Ты-то должна хоть немного пожить нормально. Для себя.

— Так ведь разве это жизнь, когда для себя-то? Для себя, так и жить не стоит. Дети ж — это цепи, соединяющие мать с жизнью.

— Это получается, мам, по твоей логике, моя жизнь не имеет никакого смысла. Ни жены, ни детей. Так что ли?

— Ну, что ты. Вот обо мне заботишься. Хочется тебе заботиться, силы есть для заботы. Переживаю за тебя – семью-то надоть.

— Опять разговор переводишь? Мы, вообще-то, о тебе говорили, о твоей жизни.

— А моя жись – это вы. Дети мои да внуки. А коли у вас миру нет, так и жить мне незачем. И сапоги не нужны никакие. До сапог ли…

— Мам! А здоровье? Я ж тебе, чтоб тепло было…

— А я вот вижу, что Маришке надеть нече, глаза грустные. Сапоги-то как достала, как надела она – глаза горят, радости – полны штаны…! Так и я счастлива, счастливей всех… Мы – семья, Артём. А в семье, разе будешь счастлив, когда другой горюет.

— А они не горюют, что ты разута?

— Они ещё молоды. Настанет и их время.

— Не пойму, мам. Я тоже молод. На десять лет Ольгу моложе, так и то понимаю…

В тот раз он не поехал за очередными сапогами. Ну их! Опять мать без сапог оставят. Хоть с Ольгой и помирился. Ради матери, конечно.

Два года не был он дома. Много чего произошло у него за это время. А мать писала. Прошлой осенью написала, что сапоги ей купили, и ещё кое-что. Мечта матери, чтоб дети были дружны – так и просматривалась, сквозь ровные мат

еринские строки.

И часто думал он о словах матери.

А ведь и верно. Это он оторвался, как лист осенний, а Ольга с матерью осталась одним целым – семьёй. Вот и болит у матери за неё сердце. Поистине, материнская любовь делает женщину самым уязвимым существом на земле.

Поезд притормаживал у его станции. Артём оделся, стащил чемодан.

На станции шёл снежок мелкой пылью. Артём спустился, огляделся, закурил. Сквозь березы виднелось здание станции. Но он зашагал в другую сторону, на лесную тропу.

И тут из леса выскочил бегом с санками парнишка. Артём узнал Никиту – племянника. И хоть и было ему всего двенадцать, ростом он был с Артёма.

Обнялись..

— Никита! Ну, ты вымахал! Во даёшь!

Они водрузили чемодан на санки и покатили по редкому ещё снегу.

— Как там мать?

— Переживает. У нас Марина замуж собралась.

Артём остановился.

— Как это? А сколько ей?

— Так ещё и нет восемнадцати, но по справке регистрируют их с Павлом.

— По какой справке?

— По такой. Беременная она.

— Вот это новости! Ну, ребята, вы даёте…

— Это Марина даёт! – хмыкнул Никита и глянул на дядю, не перегнул ли с юмором.

— А мать чего?

— А мать не знает, где денег взять на приданое, да на свадьбу. Не думали же… Переживает, плачет даже. У Павла-то родители свадьбу хотят, гостей много.

— А бабушка как?

— А бабушка… А вот бабушка – молодец! Вообще, не переживает. Она и сказала – пусть женятся, найдем денег. Хочет золотое кольцо свое продать, и дедово.

Никита тащил санки, полозья плохо скользили по замёрзшей земле. Артём замолчал. Помнил, как ценила мать эти кольца. Уж раз их жертвует, значит ничегошеньки у неё не изменилось – готова все отдать, ради своих.

Им надо было пройти километра четыре. Лес был пронизан дымными косыми лучами. Снег шел все сильнее, пеленой повисал между стволами.

Вот и родное село. Дымы поднимались столбами к небу, а потом сваливались, растекались, закутывали окрестные холмы прозрачной синью. Как всегда тут у Артёма всегда возникало трепетное чувство – чувство родины.

И вот с этим чувством и пришло осознание того, что сделает он на этот раз. Нет, не для сестры, и даже не для беременной племянницы – для матери сделает. Любовь нужно проявлять действием.

Сестры дома не оказалось, на работе. Но уже с вечера, как всегда при его приезде, в доме было наготовлено, как на стол праздничный. Только атмосфера висела другая – волнительная.

Мать постарела ещё на пару лет. И казалось Артёму, что есть у этих лет какая-то геометрическая прогрессия, как будто старость наступает ускоряющимися шагами.

Он обнял мать, прижал крепко. Та утерла старческие слёзы.

— Что у вас тут, мам?

А мать так держалась перед Ольгой, потому что той и так было нелегко пережить новости дочки, держалась перед Маришкой, чтоб поддержать девчонку, решившую резать себе вены, когда узнала, что беременна от сокурсника… так держалась, что, увидев сына, разревелась.

— Такие дела, сынок, Маришка-то ведь ребёночка ждёт. О-ох, какие дела у нас. А родители жениха ее свадьбу хотят. Небедные, видать. Кафе хотят. Марина плачет. Ольга черная вся ходит.

— Мам, так жених-то хоть хороший?

— Да, Бог его ведает! – мать утирала слёзы, – Вроде, хороший. Учатся они вместе.

— Тогда, это счастье, а не горе. А деньги – дело наживное. Денег я найду. Сыграем племяннице свадьбу! Только ты больше не плачь, – нарочито бодрым голосом приговаривал Артём.

Мать затаила дыхание, подняла на него глаза.

— Верно, что ли, Артём? Поможешь?

— Конечно, мам! Мы ж одна семья. А деньги у меня есть. Вот в банк съезжу, ещё сниму с книжки. Сколько потребуется, столько и сниму. Тебе платье купим и туфли. Ты у меня самая красивая будешь в этом кафе. Всех затмишь.

— Да ладно, – она махнула рукой, – Чай и ты не просто нашел деньги-то. Марине б…

— И Марине, мам, и Ольге. Не переживай! Кажется мне теперь, что я для этого и копил.

И вот уже улыбается мать.

— Сейчас обедать будем, – начинает привычно хлопотать.

И только Ольга пришла с работы, и вся в волнении.

— Артём, я отдать-то скоро не смогу. Вот считаю, считаю – не смогу. Даже за год, наверное… Каждую копейку считаем. Зря ты…

— Забудь, Ольга. Пусть это будет моим подарком вам всем, и тебе, и Марине – с днём свадьбы. Ведь мать права – счастлива она только, когда мы все счастливы.

И закружилась свадебная подготовка, суета. И Артём был как никогда тоже задействован во всей этой кутерьме.

За день до торжества пришлось ему по делам к жениху, к Павлу, поехать. А у него сестра старшая – Светлана. За стол его усадила.

А он все глядел и глядел, как неслышно она сновала в серых шерстяных носках от плиты к столу с отварной горячей картошкой, с яичницей, как до блеска протирала стаканы. Такая домашняя, в кофточке с короткими рукавами. Опускала глаза, как будто стеснялась гостя.

И тогда Артём понял, что хочет смотреть на эту девушку всю жизнь. Он больше не желал скитаться по общежитиям, а хотел быть рядом с ней.

— Света, а с кем вы будете на свадьбе?

— Как с кем? С мамой, папой, с Павлом…

Артём уже мысленно добавил и себя в этот список.

— Дядя Артём, я так тебе благодарна! Так благодарна, – шептала на свадьбе юная невеста, – А Света у них просто умница, хватай!

И он ухватил. Свадьба закружила их отношения, и отпускать её Артём уже не мог.

— Артём! Света! Детки мои, дай вам Бог! – благословляла их мама, – А мы вас всегда будем ждать.

Светлана уехала с ним. Они зарегистрировали брак в далеком сибирском городке.

И с тех пор они всегда приезжали на родину вместе.